В растерянности и замешательстве, откуда ж взялись Громдевуры, да еще в таком количестве, Лотринаэн, мужественно стараясь игнорировать мощную волну горгульего запаха, вышибающего слёзы, наставил жезл-усилитель на первого из суматошных генералов. Волшебник прокричал заклинание-стазис, но беглец очень резво, по-цински заковыристо, подпрыгнул, уходя от вылетевшей молнии; голубая линия заклинания срикошетила от грани подлетевшей на высоту гоблинского роста пирамидки, прочертила пространство над синим камнем — и тот задрожал, открылся и выбросил в небо фонтан невообразимого бледно-голубого света.
Всё замерло. Лотринаэн почувствовал, что не может ни вздохнуть, ни шевельнуться, что его подбросило в воздух, и он плывет вверх, к навсегда застывшему в зените солнцу через бесконечный темно-синий вакуум, пахнущий горгульей желчью, соком экалитьи, земляники, братеуса, драконьей чешуей и кровью, мимо полыхающих радужными орбитами тел.
Это было прекрасно и волшебно — магическое ничто, вдруг заполнившее всё пространство и время, берущее свое начало на пыльной каменистой тропе в местечке под смешным названием «Монтийский крест». Это было здесь и сейчас, везде и бесконечно…
А потом из-за поворота вдруг выплыл еще один генерал Громдевур, наставил на висящего в воздухе Лотринаэна сверкающее эльфийской радугой копье, и бросился на него в атаку.
Последнее, что пришло в голову мэтру Лотринаэну — перед тем, как он из последних сил, чувствуя себя мухой, упавшей в густую, плотную сметану, попробовал «уплыть»-отползти в сторону, была мысль о ведущем сапиенсологе Университета королевства Кавладор, мэтрессе Далии. Кажется, госпожа алхимик что-то такое говорила об асторологах и их прогнозах. Надо было все-таки узнать свой гороскоп на двадцатый день месяца Паруса…
Черная змея-артефакт холодно пронаблюдала, как мешаются в кучу планеты, орбиты, вселенные, угасающее солнце и восходящие звезды, перепуганные цинцы, гоблины, генералы и мэтр Лотринаэн, развернулась, проползла к полыхающей Силой синей «Путеводной звезде», опутала камень и с очевидным удовольствием, которого ждала сто с лишним лет, разинула пасть, чтоб укусить собственный хвост…
И застыла, так и не дотянувшись, пронзенная насквозь бледно-желтой когтистой лапой.
* * *
Восточный Шумерет. «Монтийский крест»
Тринадцать лет назад
Генерал Громдевур выразительно сплюнул сквозь щель между передними зубами. Конь мотнул головой, соглашаясь.
— Так кто, говоришь, вам здесь жить мешает?
Перепуганный староста Монти-Стаеросы затряс тощей полуседой бороденкой и принялся уверять сиятельного господина, что никто, никто, никто… Генерал положил руку на меч, соображая, надо ли обнажать оружие — или ну его, еще одного плевка будет достаточно?
Поглядев снизу вверх на угрюмое личико в тени стального шлема, Оха посочувствовал старосте. Немного.
— Так, значит, это не ты в Талерин писюльки свои посылал, меня из койки вытащил россказнями о разбойниках? — рыкнул генерал.
— Нет! Нет! Я неграмотный! Как есть неграмотный! — бухнулся на колени староста и заелозил, подползая к копытам рыцарского коня.
— Неграмотность — зло-оо, — с воспитанной обожаемой невестой ненавистью к недоучкам прокомментировал генерал.
Обняв конские ноги и героически не обращая внимания на оскал оскорбленного таким нахальством умбирадца, староста заверещал, показывая пальцем на наслаждающегося зрелищем Оху.
— Он! он, змей трехглавый, писаря нашего подпоил! Он, бык комолый, ему штоф поставил, а сам сказку сочинил про троллей да стаю гоблинов, чтоб налогов не платить!
Сволочь, — возмутился Оха. Но пока эта дельная и краткая мысль пробиралась по его извилинам, один из следующих за генералом воинов подал копье, и рыцарь, оставив меч в покое, наставил на растерявшегося Оху острый стальной наконечник.
Пришла очередь Охе бухнуться рыцарскому коню к копытам.
— Помилосердствуйте! Сам видел, собственными глазами! Как вас сейчас, видел! Видел, слышал, чуял, мамой клянусь!
— Чьей? — коротко уточнил Громдевур. И прицельным плевком по засохшей траве выразил отношение ко всяким там клятвам и просьбам.
— Своей… Вашей… Его… — указал Оха на опешившего от подобной наглости старосту, — Его мамой клянусь, ваше высокородие! Помилосердствуйте! Я их видел! Косяком шли! Ушами свиристели! Гоблины! Стаи гоблинов! Во-оот столько!.. — Оха бросил обнимать конские копыта и на всю длину рук показал, сколько ж гоблинов посетило на прошлой неделе окрестности «Монтийского креста». Коню не понравилось и он кусанул крестьянина за плечо.
Тот, представляя в красках, какой замечательный шашлык получится из него, если их высокоблагородие соизволят пустить в ход меч вместо тесака и копье вместо шампура, лишь отмахнулся и заверещал еще искреннее:
— Спасите, ваше высокородие! Совсем карлики проклятущие нас заели!..
— А мне говорили, что у вас тролли по полям пляшут…
Кажется, рубить шашлык из крестьян он передумал, но Оха не спешил вставать с колен. Здесь, ниже стремян и рыцарских сапог, он чувствовал себя в относительной безопасности.
— И тролли были! — охотно согласился Оха. — Всю скотину пожрали, уроды.