— Говори, казак. — «Император» удивленно воззрился на своего подданного.
— В защиту сего офицера хочу слово сказать. Я его долго знаю. Вы, государь, по мудрости своей вешаете кровососов, которые кровь бедного люда пьют. Майор же этот отродясь простого человека не обидел. У него?то и имения нет, он лишь храбростью своей перебивается. Явите милость, великий государь, сохраните жизнь ему, этим вы снищите почтение у сотен других, таких же, как и он, честных воинов, кои решат присягнуть вам, когда узрят в милосердии и величии.
— Слушай, капитан, это шо за адвокат Плевако? Где ты такого нашел? И тебе из?под коня на звук с полста шагов пулю в цель послать, и за словом в карман не лезет. Еще бы такой вот суд присяжных, мы бы с тобой горя не знали. Это ж по штуцеру у каждого — двенадцать стволов получается!
— Между прочим, твой земляк.
— А, ну тогда ясно, у нас это…
— Встань, казак, — нахмурив брови, произнес Пугачев. — Слова твои я выслушал. Желает ли еще кто вступиться за охфицера?
— Вешай, государь! На веревку барина! — разнеслось из толпы. — Попили нашей кровушки!
— Сам слышишь, что народ решил, — хмуро отрезал «император». — А ты, майор, желаешь ли сказать что на прощание, али, может, просить о чем?
Лис автоматически перевел мне сказанное Пугачевым, и пальцы его сжались на рукояти сабли.
Я представил себе, как стремительным рывком выхватывает клинок «енерал?атаман». Голова «императора» и веревка, тянувшаяся от толстой ветки к моей шее, окажутся на траектории его движения почти одновременно. Я представил себе, как покатится под ноги коня бесшабашная пугачевская башка, как встанет на дыбы соловый кирасирский кракен и начнется по всему двору такое, что не приведи Господь!
— Командир, ты готов?
— Готов. Начинаем по счету «три». Пугачев на тебе, я беру того, что справа. А пока переводи.
Мне было поручено задание, и, насколько сие было возможно, я его выполнил. Мне не о чем просить вас. — Я воздел руки к небу, и пистолет, как ему надлежало, выпал из своего кармашка.
— Раз. — Я прошу у Всевышнего даровать мне достойную смерть.
— Два. — Я начал опускать руки…
— Уланы, уланы в степи! — пронеслось над постоялым двором.
— Откуда здесь уланы? — повернулся к наблюдателю Пугачев, казалось, теряя ко мне всякий интерес.
Привлеченная возможностью нового зрелища, толпа начала стремительно таять, спеша занять места на бревенчатых стенах, окружавших ставку. Я скрестил руки на груди, продолжая стоять на своем неказистом эшафоте в ожидании дальнейших распоряжений. Моя горделивая поза не была признаком надменного спокойствия, как могло показаться со стороны. Я просто осознавал, что закрепленный на шнуре пистолет тут же выскользнет из рукава, стоит мне опустить руку. «Кого, интересно, черт принес? — думал я. — Орловы, Елизавета или же отряд Михельсона, решивший налетом на ставку покончить с разбойным главарем? — Пока что, наблюдая пугачевцев, вглядывающихся в степную даль, я не мог дать себе ответа на этот вопрос. — Если это Михельсон, — я скосил глаза на по?прежнему равнодушно торчавшего возле моего эшафота палача, — обязательно начнется заварушка. Тогда я точно успею всадить пулю в голову этому страхоидолищу, и будь что будет. Ну а если нет, значит, продолжим с того места, на котором закончили».
— А ну?ка, дай мне подзорную трубу! — скомандовал Пугачев, обращаясь к наблюдателю. — Эвона! Правда уланы. Один, два, три… Восемь человек. Только это, кажись, не Катькины. Это ляхи. А с ними вроде как баба.
— Вы позволите, ваш личество. — Лис протянул руку за подзорной трубой.
— На?ка, глянь. Ты у нас глазастый, может, еще чего углядишь.
Мой напарник приложил окуляр подзорной трубы к глазу.
— Ого… Вот оно как. — Он склонился к «августейшему» уху и что?то оживленно зашептал. Пугачев выслушал слова своего советника и, резко развернувшись, уставился на него в упор, так, будто он сообщил, что тот и в самом деле является чудом спасшимся убиенным Петром Федоровичем.
— Ты че, енерал, белены объелся?
— Да шоб мне пьяным не бывать! — выпалил Лис и размашисто перекрестился. — Вот как бог свят!
— Моя сестра?!
— Двоюродная, с вашего позволения.
— А не брешешь?
— Об чем речь, ваш личество, она ж дочь нашего гетмана и тетушки вашей, императрицы Елизаветы. Нешто я гетманскую?то дочку не узнаю. Да и майор мне о том говорил.
— Что говорил?
— Что она сюда едет.
— И ты молчал?!
— Так, ваш личество…
— Вот вечно вы так! Не енералы, а псы дикие! Нет, чтоб сначала офицера как след допросить, только дай повесить! А ну, Закревский, вели отворять ворота. Да объяви войску, что ко мне сестра пожаловала. Будем парад делать.
Я продолжал стоять на колоде, как тот самый нерукотворный памятник себе, воспетый поэтами. Правда, сомневаюсь, чтобы друг степей калмык или же киргиз от этого стояния внезапно воспылал ко мне любовью.
Правда, сомневаюсь, чтобы друг степей калмык или же киргиз от этого стояния внезапно воспылал ко мне любовью. Но в общем?то и не они решали мою дальнейшую судьбу.
Ворота распахнулись. Под зычные крики «Ура!» на запыленной долгим перегоном белой кобылице во двор въехала великая княгиня Елизавета Кирилловна, и, пожалуй, в эту минуту она действительно являла собой прекрасный образчик великой княгини. Вслед за ней в колонну попарно скакали восемь улан в конфедератках, лихо заломленных набекрень, с корабелами у пояса. «Ура!» — вновь разнеслось над двором. Пугачев, опять запрыгнувший в седло своего кракена, не спеша подъехал к ее высочеству, останавливая своего тяжеловоза подле самой морды белой арабской кобылицы. Глаза их встретились. Я бы дорого дал, чтобы иметь возможность поближе наблюдать эту невероятную сцену. Не признанная никем носительница императорской крови братается с признанным всеми самозванцем. Увидев такое раз в жизни, уже есть о чем рассказывать внукам. Увы, взору моему представлялась лишь спина бывшего хорунжего. Помедлив чуть?чуть, Пугачев спрыгнул наземь и протянул обе руки Елизавете Кирилловне, помогая ей спуститься. Она вложила свои изящные ладошки в широкие лапищи атамана и легко спрыгнула наземь.