«Господам Глену, Робертсу, Лоуэлу и Клеймору, — гласило письмо. — После переговоров, проведенных в Лондоне господином Карстеном, облаченным вами соответствующими полномочиями, договаривающиеся стороны пришли к следующим соглашениям.
Первое: английские колонии в Новом Свете продолжают впредь именоваться Североамериканскими Соединенными Штатами и управляться Конгрессом, впредь более не именующимся колониальным.
Второе: Конгресс, действуя согласно мандату, выданному английским правительством, назначает и собирает через формируемые им соответствующие органы пошлины, налоги и иные сборы, из которых далее выплачивает в королевскую казну оговоренный единый налог.
Третье: Конгресс распускает так называемую Освободительную армию и впредь имеет лишь отряды полиции, но не более тысячи человек на один штат. Офицеры и командиры данных полицейских сил обязательно проходят действительную военную службу в Англии и только после этого могут назначаться на командные должности…»
Письмо содержало еще двадцать четыре пункта подобного рода, и каждый из этих пунктов был траурным цветочком на скорбную могилу американской независимости. Впрочем, имея хорошо подвешенный язык, подобный документ вполне можно было выдать за глобальную победу в нелегкой борьбе и, полив вышеупомянутые цветочки крокодиловыми слезами о многочисленных жертвах, собрать впоследствии изрядный урожай золотых ягодок с дальнейшим размещением их в банках. Под проценты. Заканчивался же этот дипломатический опус тирадой, вызвавшей бурное веселье в пугачевском штабе.
«В случае, если данное соглашение будет ратифицировано Конгрессом, английское командование берет на себя обязательство дальнейшей охраны Конгресса и всех организованных им служб. В то время как Форин Офис по повелению его величества Георга III готов оказать всемерное дипломатическое давление на императрицу России Екатерину II с целью добиться отзыва армии князя Заволжского, именующего себя императором Петром III, обратно в Россию».
При этих словах гомерический хохот потряс дом, в котором размещался пугачевский штаб. Веселее всего, наверное, было нам с Лисом, живо представлявшим себе, как очередной самозваный супруг императрицы Екатерины пытается оказать на нее какое?либо давление.
Полковник Сазерленд выглядел глубоко оскорбленным столь явным проявлением непочтения к доставляемому им перлу британской тайной дипломатии. Он попытался было протестовать, что?то требовать, но утирающий выступившие от хохота на глазах слезы Пугачев только махнул казакам:
— Уведите его. Да накормите. Небось проголодался. А письмо, — начал Емельян Иванович, наконец успокаиваясь, — пусть Лизавета маркизу свезет. Самое ему время полюбоваться, как здешние бояре за волю ратуют.
— Государь, — сказал Лис, хитро прищуриваясь. — Оно бы, конечно, и верно Лафайету весточку свезти, да только нехорошо как?то выходит. Вез себе почтарь, вез письмецо заветное, а мы его хап, и переняли. Мы ж, чай, не разбойники какие.
— Вот любишь ты, Закревский, издали начинать, — мягко пожурил своего начальника штаба Пугачев. — Ну, давай уж, говори, чего удумал?
— Я вот что мыслю, — не спеша произнес Лис, — пакет тот надо в Питтсбург доставить. Да попросить, чтобы генерал Вашингтон письмецо в Конгресс передал. Он, болезный, видать, еще не знает, что его думские дядьки распускать решили. Вот, поди, обрадуется!
— Что ж, — усмехнулся Пугачев. — Хитро придумано; Вряд ли генералу таковые известия радости доставят. Ну а с маркизом тогда как?
— Ну и маркиза не обидим, — лукаво усмехнулся Лис. — Ежели мы, скажем, попросим вашего лейб?лекаря копию с того документа снять, то, поди, и сами Гоу с Корнуоллисом передерутся, какое письмо настоящее, а какое с него списано.
— Ежели мы, скажем, попросим вашего лейб?лекаря копию с того документа снять, то, поди, и сами Гоу с Корнуоллисом передерутся, какое письмо настоящее, а какое с него списано. Правда ведь, ваше сиятельство?
Калиостро, как обычно сидевший безучастно в углу со своим неразлучным бушмейстером, гневно вспыхнул.
— Ну ваше сиятельство, — заворковал Лис, присаживаясь рядом, — ну Джузеппе Бальзамович, ну пожалуйста. Для благого дела ведь. Ну такой талант в землю зарываете. Вы ж только подумайте, сколько мы этим листком человеческих жизней спасти можем.
— Хорошо, — обреченно вздохнул великий магистр. — Сейчас и больше никогда.
— Добре, — кивнул Пугачев, внимательно слушавший лисовские увещевания живого бога индейских племен. — С письмом ты лихо уладил. Только вот кто в город пойдет?
— А я и пойду, ваше величество. Кому ж еще? Чтоб с Вашингтоном разговоры разговаривать, не пацан какой нужен, а человек весомый, достойный, в чинах. Ну, одним словом, я. — Закревский попытался гордо напыжиться, что, впрочем, ему мало удалось.
— Парламентером пойдешь, с белым флагом? — осведомился «император».
— С белым флагом меня, поди, сразу в Конгресс сведут. На кой ляд мне такая честь? Я с маркитантами поеду. Утром завтра выеду, а к вечеру обратно вернусь.
— Не верю я здешним купчишкам, — вздохнул Емельян Иванович, — Они за грош блоху в поле загоняют.
— Так это ж или дождик, или снег, или будет, или нет. Сейчас издаля много фургонов идет, каждый день новые прибывают. Снарядим свой возок, возьму себе кучера из американеров, переоденусь, усы?бороду сбрею. Авось и не узнают.