— А сама где?
— К тёте Зине уехала. Сказала, чтобы без неё ужинали.
— Спасибо, — рассеянно отозвался Ларионов. — Я, пожалуй, попозже… Дела кое-какие сделать надо… У тебя всё в порядке?
— Угу, — изображая занятого игрой, пробурчал сын. И в этот момент диктор в телевизоре во всю мощь лёгких заорал: «Г-о-о-л!!!» Свершилось-таки…
Андрей Николаевич тем временем быстро вызвал необходимые файлы, кое-что дополнил в них, изменил и наконец включил принтер. Оттуда шустро полезли листки, испещренные таблицами цифр, графиками и краткими пояснениями. Губернатор, которому Ларионов собирался нанести завтра визит, был в прошлом военным и уважал чёткость в докладах.
Пока принтер хлопотливо выдавал заказанные экземпляры, Андрей Николаевич достал из портфеля толстый, видавший виды блокнот. Нашёл последнюю запись, перечитал несколько строчек, впопыхах нацарапанных чужим капиллярным карандашом…
Принтер выплюнул последний лист и затих.
Андрей Николаевич строго просмотрел напечатанное, остался доволен и убрал бумаги в портфель. Слегка отодвинулся от дисплея, и на лице у него появилось то выражение, с которым человек приступает к любимому развлечению. Щелчок мыши закрыл файл с докладом. Новая команда вызвала на экран другой документ, бессменно числившийся в «фаворитах». Название текста, набранное красивым, с завитушками, шрифтом, гласило: ТОРТЫ И ПИРОЖНЫЕ.
Просмотрев весьма внушительное оглавление, Андрей Николаевич нашёл подходящий раздел — и не спеша, тщательно, поминутно сверяясь с блокнотом, принялся заносить бесценную информацию в память компьютера. Рецепт этот ему обещали давно.
«Стакан муки из прожаренного арахиса, два стакана сахарного песка, два яичных желтка, немного коньяка тщательно перемешать…»
Но закон подлости не был бы законом подлости, если бы именно в это время не зазвонил телефон.
— Слушаю! Ларионов, — вновь привычно становясь очень серьёзным и официальным, сказал в трубку областной прокурор.
— Андрей Николаевич? — долетел издалека голос, сразу показавшийся очень знакомым. — Вечер добрый… Цыбуля беспокоит. Василий Никифорович… Помнишь такого? Ну, махинатор валютный…
— А, Василь Никифорыч… Как же, как же! Помню, конечно! — Андрей Николаевич поудобнее перехватил трубку. — Как жив-здоров? Как лошадки твои?..
Они с Цыбулей вообще-то перезванивались нечасто, в основном по большим праздникам, и уж всяко не по ночам. Андрей Николаевич сразу понял — у директора из Михайловской что-то стряслось.
— Что не слава Богу, Василь Никифорыч? — спросил он напрямик. — Не иначе, опять за старое взялся? Доллары в чулке ховаешь?.. На новую какую-нибудь конягу копишь?..
— Беда у меня, Андрей Николаевич, — глуховато долетело в ответ. — Жеребца украли. С Сайского ипподрома… Можно сказать, дело всей жизни моей… Подсоби, если можешь… Или хоть посоветуй…
В ближних камышах гулко ударила хвостом крупная щука.
От неожиданности конь вздрогнул.
Прислушался…
Над дремлющей гладью воды все звуки разносились далеко-далеко. На противоположном берегу негромко разговаривали люди. А казалось, будто они совсем рядом.
Паффи глубоко вздохнул.
И, словно в ответ на его вздох, за камышами стали слышны ритмичные поскрипывания уключин.
Звук был незнакомым, и старый конь снова насторожился, пристально вглядываясь в темноту. Уши обратились в сторону возможной угрозы и застыли в предельнейшем напряжении…
Лодка вынырнула из-за камышей метрах в десяти от коня — то ли запоздавшие рыболовы, то ли ранние охотники, не в сезон выходившие пострелять уток на вечерней заре… Кто их в темноте разберёт?
— Смотри, лось! — долетело из лодки. — Во-он там…
— Точно… Ух и громадина…
— Тише ты… Подплывём?
— Да ну его, ещё связываться… Не лось — лосиха… Видишь, рогов нет…
Конь услышал человеческую речь, поднял голову, напрягся… Может, это его ищут?!..
И он заржал. Изо всех сил, громко, отчаянно…
Эхо моментально разнесло его клич, и озеро ответило десятком его собственных голосов, постепенно слабевших и затихавших вдали.
Лодка шарахнулась в сторону.
— А ты — лось, лось, — послышалось оттуда. — Пить надо меньше. Коня за лося… Интересно, что он здесь в лесу делает?
— А хрен его знает, — философски ответил другой то ли охотник, то ли рыбак.
И лодка, монотонно скрипя уключинами, медленно растворилась в ночи. Уплыла…
Конь снова громко заржал: «Куда же вы?.. Я здесь!..» И снова только эхо прозвучало в ответ. Он вытянул шею, глядя вслед уплывшей надежде. Как жаль…
Вот когда стало по-настоящему грустно и одиноко. Кажется, люди в самом деле прогнали его. Никто не хотел его больше любить…
Старый конь опустил шею и прикрыл глаза.
На другом берегу засветилась яркая точка. Там, где слышались далёкие человеческие голоса. Постепенно светлое пятнышко разрослось: точка превратилась в костёр, отчётливо видимый оттуда, где стоял Паффи.
Он с грустью смотрел на далёкий огонь… Костёр притягивал и манил. Конь знал: там были люди. Он видел их в отсветах пламени, слышал их голоса. Люди…
Паффи прожил среди них всю свою жизнь. Жизнь, в которой предостаточно было горестей и обид. Сколько раз ему хотелось убежать как можно дальше от вида и запаха человека!.. И что?.. Разразилась неожиданная свобода — и без этих самых людей вдруг стало очень плохо и одиноко. Хуже того — страшно…