Впрочем, в данный момент Ларионову было не до философий. Он рассматривал строевое седло, поверхность которого была примерно на уровне его плеч, и не знал ни что такое седло называется строевым, ни как в него положено забираться. Когда ухмыляющийся конюх объяснил ему, куда продевать ногу и за что держаться руками, Андрей Николаевич подтянулся и героически повис на седле животом, потом с помощью всё того же парня перекинул через него ногу… ощутил на седалище опасное натяжение брюк и перепугался, как бы они не лопнули в самом неподобающем месте.
Брюки не лопнули. И лошадка, против всех его ожиданий, не взвилась диким мустангом, сбрасывая и затаптывая всадника-неумеху. Лишь вздохнула и переступила на месте, примериваясь к незнакомому весу у себя на спине.
— Ну, поехали, — сказал Цыбуля, уже сидевший на своей саврасой Маруське. Ларионовская лошадка тронулась следом ещё прежде, чем Андрей Николаевич сообразил, где тут повод и как с ним поступать, чтобы кобыла поворачивала направо-налево… Её неспешный шаг показался ему стремительным, опасным движением, он вспотел и ухватился для надёжности за седло, но оказалось, что так ещё неудобней…
Некоторым чудом он не вывалился из седла и вообще был ещё жив, когда наконец они подъехали к табуну. Издали заметив верховых, «дикая стихия» очень обрадовалась и дружно затрусила навстречу: люди! Друзья пришли!.. Сейчас скажут что-нибудь хорошее… приласкают… а то и вкусненьким угостят…
Всадники спешились: Цыбуля — с тяжеловесной грацией малоодарённого, но очень опытного наездника, зампрокурора — со всем изяществом мешка с картошкой.
После седла и стремян земля под ногами казалась шаткой и непривычной, но прислушиваться к телесным ощущениям было некогда: «дикая стихия» доверчиво обступила нового человека, со всех сторон уже тянулись любопытные морды и мордочки. Кобылы и жеребята обнюхивали ларионовские карманы, толкали его носами, вежливо пробовали на зуб края его пиджака… Цыбуля уже кормил чем-то с ладони большеглазую кобылку, ничем, на ларионовский взгляд, от прочих не отличавшуюся:
— Каринка, маленькая…
Андрей Николаевич даже не сразу заметил табунщика, поднявшегося из высокой травы, и обратил на него внимание, только когда тот уже ковылял к ним с Цыбулей. Именно ковылял: одна нога парня принципиально не гнулась в колене. Идти было далеко — шагов, наверное, сто. Парень оглянулся, подозвал свою лошадь, осёдланной пасшуюся рядом… мгновенно оказался в седле — и потрясённый Андрей Николаевич увидел перед собой того самого кентавра, чей полёт впереди табуна так заворожил его накануне…
Вторую половину дня зампрокурора провёл в конторе, за бухгалтерским столом. Он сидел и старался как можно незаметнее ёрзать на стуле: конная прогулка оставила после себя, прямо скажем, весьма ощутимые воспоминания…
В бумагах всё оказалось в порядке.
Вечером они с Василием Никифоровичем вновь ужинали вместе. Уже совершенно по-дружески. Марьяна Валерьевна даже поставила на стол запотевшую, из морозилки, бутылку со злющим перчиком, затаившимся возле прозрачного дна:
— На здоровьечко…
Наутро, встретив Ларионова на пороге гостиницы, Василий Никифорович крепко тряс ему на прощание руку.
— Эх и хорошо у тебя здесь, Василь Никифорыч, — искренне вздохнул зампрокурора. И размечтался: — Вот бы в отпуск… Рыбалка здесь, говорят…
Цыбуля отреагировал по-деловому:
— Рыбалка? А что отпуска ждать, сейчас и заедем. Полчаса для тебя, Андрей Николаич, всё равно погоды не сделают…
«Нива» помчалась вперёд, «Волга» — уже привычно — следом за ней. Вскоре показалась рукотворно-правильная линия прямоугольных прудов. На том берегу, в окружении двух десятков разноцветных пчелиных домиков, стояла сторожка. Из неё навстречу подъезжающим машинам проворно выбежал старичок в белой полотняной рубахе и сандалиях на босу ногу: этакий дед Щукарь местных масштабов.
К самой сторожке машины подъезжать не стали, остановились поодаль — пчелы всё же.
— Василь Никифорыч, здоровеньки булы! — приветствовал Цыбулю «дед Щукарь». Снял шапку и отвесил забавный полупоклон: — И вы, гости дорогие. Медку свеженького?..
— Погоди, Филиппыч, — остановил хлебосольного сторожа Цыбуля. — Удочку какую найдёшь? Да червячков пару?
— А-а, никак гости порыбачить хотят? — хитренько заулыбался «Щукарь». — Это мы враз, это у нас завсегда в наличии…
Дед заспешил к сторожке и скоро вернулся с удочкой.
— Ну, пошли… — Он многозначительно посмотрел на Василия Никифоровича и засеменил по берегу вдоль прудов, оглядываясь на шагавшего сзади зампрокурора: — Место клёвое знаю… Раз тут мы ночью сидели… — начал было он рыбачью байку, но Василий Никифорович грозно прокашлялся:
— Филиппыч, у людей всего полчаса, так что ты им зубы не заговаривай.
— Ну… — «Дед Щукарь» что-то прикинул и свернул к ближайшему прудику: — Тогда нам сюда…
Заняв позицию на берегу, он быстро размотал снасть, состоявшую из толстой лески, простого гусиного поплавка и довольно внушительного крючка.
— Ну… — «Дед Щукарь» что-то прикинул и свернул к ближайшему прудику: — Тогда нам сюда…
Заняв позицию на берегу, он быстро размотал снасть, состоявшую из толстой лески, простого гусиного поплавка и довольно внушительного крючка. Достал прямо из кармана какую-то наживку, ловко насадил её на крючок — и протянул снаряжённую удочку Андрею Николаевичу.