— Люба, простите, вы меня, конечно, не знаете… Это Лена из конюшни в Екимовском…
— Где?..
— В Еки… ну, в Юкках. Как бы не совсем в Юкках, подальше… Мне ваш телефон Романыч дал… Рогожин то есть. Роман Ро…
— Случилось-то что?.. — перебила Любаша. Вряд ли кто станет звонить ветврачу среди ночи, чтобы передать привет от общего знакомого. Да и выслушивать никому не нужные объяснения у неё, честно говоря, просто не было сил.
— Вы понимаете, — заторопилась девушка, — беда у нас! У коня колики. Уже третьи сутки пошли…
— Врачи были?
— Да были, были, а толку… Последняя часа два назад укатила… Сделала ему большой укол внутривенно, сказала — теперь всё будет в порядке… и укатила.
Уже третьи сутки пошли…
— Врачи были?
— Да были, были, а толку… Последняя часа два назад укатила… Сделала ему большой укол внутривенно, сказала — теперь всё будет в порядке… и укатила. А конь опять закололся… — В далёком телефонном голосе звучали слёзы. — И все, кто до неё приезжал, так же… Укол-другой сделают — и домой… А коню хуже и хуже… Похоже, погибает он…
Любаша стиснула зубы и оторвала свинцовую голову от подушки, приказав себе сесть. Одеяло свалилось ей на колени, и спину тотчас покрыла «гусиная кожа». Любаша сильно сжала челюсти, чтобы на том конце не услышали, как стучат у неё зубы. Голова кружилась. Во рту было до горечи сухо.
— Как к вам добираться? — спросила она.
— Ой, вы правда приедете? — Лена разревелась в открытую, на сей раз — от радости и проснувшейся надежды.
Тон Любаши стал строгим и деловым:
— Что из лекарств у вас на конюшне есть?
— Вы знаете, — опять затараторила Лена, — мы за три дня почти всё извели… Ну анальгина немножко, но-шпы… Баралгина несколько ампул осталось…
— Камфора? Кофеин? Новокаин? Глюкоза?
— Новокаин кончился… Камфоры и кофеина — чуть-чуть… Глюкозы… ой, не помню…
— Ладно… — Любаша поднесла руку к глазам. Сильно надавила пальцами, провела ладошкой по лицу вниз к подбородку, массируя задеревеневшие скулы, а после и шею. — Так… Зонд носоглоточный? Клизма?
— Клизма есть… маленькая… А зонда нет.
— Маленькая не годится… Ехать-то как к вам?
— Можно на метро до «Озерков» или до «Просвещения», а потом… То есть… — Девушка осеклась. — На метро вы, наверно, уже не успеете…
— Ничего. Такси возьму.
Телефонная трубка умолкла. Потом девушка заговорила снова — тихим, извиняющимся голоском:
— Понимаете… мы за эти три дня… На лекарства и врачей столько денег ушло… может, вы нам просто посоветуете, а мы… сами как-нибудь…
Любаша прервала её:
— До «Озерков» я, допустим, доехала, а дальше?
— Мы… да мы на машине вас встретим! Мы за вами и домой можем заехать…
— Машина ваша треснет в два конца за мной добираться. — Любаша, как и Аня Смолина, обитала на Юго-Западе. — Значит, так: по поводу денег и лекарств мы с вами потом разберёмся… Встречайте меня у «Озерков». Через час с чем-нибудь. На Выборгском шоссе, на остановке автобусной… Машина какая у вас?
— Ой, — радостно заверещали из телефона. — Неужели правда приедете?! У нас «пятёрка»… старенькая такая, кирпичного цвета… Валерка!!! — крикнула девушка Лена кому-то по ту сторону телефонного кабеля. — Номер какой у тебя? Быстро!!!
Любаша записала номер машины на клочке бумаге, валявшемся под настольной лампой как раз для таких целей, и положила трубку. Верней, почти уронила.
Несколько минут она сидела не шевелясь, и ничего прекрасного не было в тощенькой нагой статуе, бессильно замершей в темноте.
Потом Люба решительно встала… И чуть снова не рухнула на диван. Постояла, обхватив ладонями мокрые виски и плотно зажмурившись… и наконец медленно, придерживаясь за стены и шаркая, точно столетняя бабка, ногами, поплелась в кухню. Один тапок потерялся посреди узкого коридора, но возвращение за ним было подвигом, для Любаши уже непосильным. Добравшись до кухни, она буквально упала на табуретку и ощупью ткнула кнопочку электрочайника. Подперла голову руками — и снова застыла…
Чайник сначала засопел, потом заурчал. Наконец, прорезав тишину залихватским свистом, щёлкнул и недовольно замолк.
Налитая свинцом голова была непомерно тяжёлой. Кое-как оторвав её от стола, Любаша нашарила круглую банку, откупорила её и насыпала в фарфоровый бокал растворимого «Чибо». Налила из чайника кипятку… Из настенного шкафчика, в котором хранилась домашняя аптечка, достала большую ампулу кофеина и, отбив ножом горлышко, вылила содержимое в кофе. Туда же положила семь ложек сахарного песку, наполненных с верхом. Принялась медленно размешивать.
«Должно помочь…» Она с надеждой отхлебнула обжигающий напиток, приторно-сладкий и в то же время отчётливо горький. Первый глоток исчез в застывшем теле бесследно, второй породил некие признаки внутреннего тепла, и только тут Любаша почувствовала, до какой степени замёрзла.
«Ну вот. Отпускает, похоже…»
Опустошив кружку, она ещё минутку посидела, потом тяжело поднялась и пошла в ванную — накинуть что-нибудь, а если сил хватит, то и в порядок себя привести. Наступив в коридоре на тапок, сунула в него ногу.
«Завтра же в больницу к Андрюше Борисычу…»
Её врача-гематолога, мужчину приметно крупного и высокого, солидно звали Андреем Борисовичем Зарницким, но заглазный «Андрюша Борисыч» характеризовал его лучше каких угодно званий и титулов. Доктор обладал лицом доверчивого ребёнка — трогательно оттопыренные уши, голубые глаза, по-детски пухлые губы и щёки. Этакий большой плюшевый мишка… Больные к нему приходили, прямо скажем, не с насморками, но даже у самых тяжёлых при виде доктора появлялись на лицах радостные улыбки. А как менялись глаза Андрюши Борисыча при виде чьих-то страданий!.. Любаша знала: завтра, когда она к нему явится на приём, именно выражение Андрюшиных глаз сразу скажет ей, как обстоят дела и сколько ей ещё отмерено. Хотелось верить, что завтра Андрей Борисович улыбнётся… Как хотелось бы…