Остальные кобылы с самого раннего утра уже были в табуне. Рыженькую оставили дома: скоро должен был явиться тот самый тренер-сорвиголова. Весь тренмолодняк ещё весной развезли по ипподромам, и не на ком ему было бы ездить, если бы не кроха. А так и ей, и ему — всё в пользу…
Мужичок докурил. Последний раз хмыкнул, глядючи на полную сил маленькую веселушку. Очередной раз мотнул головой, развернулся и заспешил обратно к конюшне, вслух бросив:
— Красива же, чертяка…
Кобылка словно услышала его реплику и звонко заржала вслед человеку.
На пороге конюшни, приложив к глазам руку, стояла полнотелая женщина.
— Ну вот кто просил Фасолину выводить!.. — с неодобрением сказала она конюху. — Её ж через час под седло! Кто ловить и заводить будет? Вишь, каких чертей вытворяет?.
Она была определённо чем-то взволнована и готова придираться к любой мелочи.
— Да сам и поймает. — Мужик имел в виду одиннадцатилетнего двоечника. — Ручная она…
— Василь Никифорыч через полчаса будет, — продолжала ворчать женщина. — Работы невпроворот — всё вычистить, вылизать! С козявкой возишься, ровно других дел нет, а у самого ещё и конь не валялся. Пошли давай!..
И они торопливо скрылись в полумраке конюшни.
Фасолька по-прежнему резвилась в леваде, выдумывая себе всё новые и новые лошадиные игрушки.
На самом деле её звали Нота. Вполне подходящая кличка для солидной нормальной лошади. Она и родилась, как все жеребята, совершенно нормальной. Стандартного веса и роста. Только мастью и выделялась… А клички лошадям присваивал сам Цыбуля. У него имелась специальная тетрадка, в которую он с удовольствием вписывал предполагаемые клички будущих жеребят, надеясь, что даёт имена будущим знаменитостям. И потому к делу относился необычайно серьёзно. Напротив клички каждой заводской кобылы стояли у него в тетрадке два имени. Чтобы не оплошать, кого бы ни родила!
Здесь надо сказать, что кличка для скаковой лошади — дело далеко не простое. Особенно когда у тебя каждый год по шестьдесят с гаком жеребят прибывает. Поди придумай на всех! А сколько разного надо учесть: и как звучать будет, и чтобы заглавные буквы имён отца с матерью в слово попали… и ещё многое, одним лошадникам ведомое. Кличка, между прочим, как бы и визитная карточка хозяйства, где лошадь росла…
Был в конном мире один чудак. Шутник большой. Назло всем, наперекор правилам и традициям называл лошадей с этаким юморком. Были у него жеребцы Слепень, Лодырь, Дундук. А кобыл он, видно, за что-то совсем не любил. Куча, Заноза, Жила, Слякоть, Орва… Кони, надо сказать, неплохие, но почему-то никто из наездников их к себе брать на ипподром в тренотделение не хотел… Назвал он как-то одного жеребца английским словом «Peace» [37] . Наверное, решил за мир побороться. Так и в племсвидетельстве записал латинскими буквами.
Наверное, решил за мир побороться. Так и в племсвидетельстве записал латинскими буквами. Купили жеребца в спорт… Спустя несколько лет выезжает он на старт, а судья-информатор и оповещает публику: «На старт приглашается мастер спорта такой-то… на Писе!» Трибуны, говорят, чуть не развалились от хохота. Судья сам в микрофон поперхнулся, когда понял, что выговорил. Вот ведь как бывает. А петербургские конники помнят почти крылатое: «На старт приглашается Жук на Воле…»
В общем, серьёзное дело — кличка!
Подойдя к деннику только что родившей кобылы, Василий Никифорович Цыбуля внимательно заглянул сквозь решётку. Тёмно-жёлтый комочек порывисто бил ноздрями, лёжа в пушистой соломе. Жеребёнок был ещё мокрый, со слипшейся от утробной сырости шёрсткой…
«Кобылка, Василий Никифорович! — радостно провозгласил ветврач, возившийся на корточках возле матери. — Вполне здоровенькая. Нормальная!»
Цыбуля довольно закряхтел и полез в портфель за заветной тетрадкой. На всякий случай глянул на табличку с кличкой кобылы, будто бы не помнил на память, и торжественно провозгласил:
«Нотой звать будем!»
Бригадир маточной конюшни тут же достал из кармана заранее приготовленный мелок и крупными печатными буквами написал на двери рядом с кличкой матери: НОТА. Чуть подумал… и поставил между ними жирный знак «плюс».
«Нота… А ничего… — подал голос хромой парень, тоже стоявший у денника. Летом он работал табунщиком — гонял на пастбище маточный табун, — а зимой, когда наступала горячая пора выжеребки, помогал на конюшне. — Славненько даже. Коротко и солидно. Нотка… До, ре, ми, фа, соль, ля…»
«Как-как? Фасоля? — включилась в общее весёлое балагурство рослая полнотелая женщина, негласная хозяйка маточной конюшни. — И точно, фасолина! Высохнет, совсем светлая будет. Ну как есть зрелая фасолина. Хорошую кличку ты, Василь Никифорыч, сочинил…»
Она приникла к решётке денника и с умилением посмотрела на новорождённую:
«Слышь, Фасолька, вставай! Пора уже!»
Кобылка оказалась понятливой. Высоко подняла угловатую мордочку, покачала ею вправо-влево, привыкая к простору и неведомому прежде пространству… напрягла шею, выпростала из-под тела сначала одну, а через некоторое время и другую переднюю ногу… Полежала так. Потом сосредоточилась и приподнялась. Чуть посидела по-собачьи. Собралась с силами, бодро вскочила на ноги… и едва не упала. Ветврач её поддержал.