Он тоже улыбнулся, давая понять, что понял шутку.
Он тоже улыбнулся, давая понять, что понял шутку.
— Вот, по-моему, я вам и ответил: примкнул к этим людям потому, что жду от нового государя правильного отношения к армии.
— Но это вы лично, Сергей Игнатьевич; а армия в целом — как она относится к возможным переменам?
Он ответил, не задумываясь:
— Будет держать разумный нейтралитет. То есть сама не обнажая оружия, постарается не позволить кровопролития с любой другой стороны. Армия надеется на лучшее будущее.
— И по-вашему, именно этот государь сможет оправдать надежды? А не другой претендент? Вы в этом так уверены?
— Ну, если бы выбор был, скажем, из десятка, то я, может быть, еще подумал. Но ведь выбираем одного из двоих.
— По принципу меньшего зла?
— Да нет, отчего же? Я бы сказал — по принципу наибольшего блага. Оно и тот претендент — человек вроде бы весьма достойный, и тоже имеет отношение к дому Романовых, хотя и не столь прямое, как наш…
— Рискну спросить: вы верите, что его жизнеописание соответствует истине?
Он чуть поджал губы:
— Я мог бы сказать, конечно, что как человек военный не обсуждаю данностей. Но на деле — не так, думал об этом, безусловно. Лжедимитрии в российской истории — явление известное. Но ведь, с другой стороны, — он чуть прищурился, — четыре жизнеописания Спасителя во многом не совпадают, и тем не менее верующий сомнений не имеет. Как говорится — короля играет свита. А что касается подлинности… Да Господи, Петр Алексеевич был ли подлинно Романовым? Или князь Черкасский своего семени подбросил, а иные судят — патриарх Никон; тоже, говорят, мастер был не только по реформенным делам. Так что же, Петр — не Великий после этого? Не государь? Не император? О потомках его уж и не говорю. Знаете, — он чуть понизил голос, наверняка неосознанно, — я так полагаю: вот была во времена оны фирма «Форд Мотор Компани…»
— Так она и сейчас есть!
— Знаю, конечно. Но была она сперва — и долгое время — семейным предприятием. Так сказать, автоцарствующий дом Фордов. А со временем — со временем стала нормальным акционерным обществом, и управлял и сейчас управляет ею директорат, где, может, ни одного с фамилией Форд и нет более. Но Дом остался, имя осталось — как традиция, как гарантия устойчивости и всего прочего, чему положено быть.
— Однако это ведь как раз не монархия более, но скорее республика…
— Олигархия — скажем так. Верно. Однако же там наверняка контрольный пакет акций — в одних руках, Фордов ли, или какого-нибудь банка — так что правитель истинный есть, он просто на троне при публике не восседает. Но это там, у них такого рода традиции имеют глубокие корни, как у дуба, сколько ни старайся — не выдернешь; мы же сегодня — ель, та самая елочка, что в лесу родилась; вымахала вроде бы здоровенная, а корни по-прежнему поверху идут, далеко — но поверху; те, что в глубину уходили, обрублены — вы сами знаете, когда и кем. И в отличие от той же Америки для нас сейчас задача — отрастить этот глубинный корень, его подкармливать, беречь. Нам как раз нужен трон явный.
— А исламизация вас не смущает?
Филин пожал плечами:
— Знаете — нет. Скажу, почему. И из истории, и по своим впечатлениям… Есть народы, дающие хороших солдат.
И из истории, и по своим впечатлениям… Есть народы, дающие хороших солдат. Немцы например, японцы. Мы, конечно. Это все — в ретроспекции. Все мы за свое пристрастие к этому делу были наказаны, и больно. Те и другие — на поле боя, а мы, как говорится — у себя дома. Мол, слишком гордились — оттого и разорились. На деле же произошел психологический, я считаю, слом у всех подобных: то, что почиталось достоинством, стало именоваться недостатком. А почему? Да потому скорее всего, что служить истово — а в армии тем более — можно только при четком, как дважды два или, если угодно, как «Отче наш», — понимании — кому или чему служишь. Не слову. Не знаю, как назвать: Образу? Мысли? Слово «Идея» у нас давно стало едва ли не ругательным… Так вот: я представляю себе, что мне надо поднять солдат в атаку, безнадежную, но тактически необходимую атаку, из которой вряд ли кто-нибудь из них выйдет живым, и уж, во всяком случае, ни один не останется невредимым; какими словами я подниму их? За Великую Россию? Но мы с каждым годом все меньше верим в ее величие, слова эти стали уже только словами, за которыми разве что редкий видит образ, нечто такое, что можно потрогать руками… За православие? Не верю: не пойдут! Мы разучились верить… Но если бы командовать пришлось солдатами, исповедующими ислам, — я не сомневался бы ни мгновения: во имя Аллаха они пошли бы, не дрогнув. Солдат, если хотите, должен быть идеалистом — именно потому, что жизнь дает ему не так уж много возможностей для этого… Не знаю, как по-вашему, но для меня это — весьма убедительная причина. Да, ислам — достаточно строгая религия; но в армии строгость — необходимое условие существования, и очень хорошо, когда служить приходят люди, заранее приученные к уровню требований…
Он остановился, отпил кофе. Усмехнулся:
— Ну, боюсь, что слишком далеко ушел в профессиональные соображения. Все это можно было бы сказать в немногих словах. Что нужно мне — человеку и военному? Одно: великая Россия. Что нужно великой России? Одно из первых, если не самое первое: великая армия. Что нужно армии? Люди и деньги, прочее приложится. И если приходит человек, который, я уверен, может дать стране и то, и другое, — я за него. Вот, пожалуй, так можно сформулировать. В мире ислама всегда уважали воина. Это меня устраивает.