— Вы рискуете, Государь. Неужели никто другой…
— Они несколько заняты: у нас всего лишь полчаса до выезда, а им приходится тут хлопотать по хозяйству. Так что я уж сам.
— Но я ведь предупредил вас…
— Я внял.
— И просил вас надеть противогаз: в любую минуту он может…
— Он больше ничего уже не может — кроме как давать показания. Вот что касается второго…
— Он оказался не один?
— Двое.
— Значит, оба. На крыше?
— Да, это вы угадали верно. — Он избегал каким-то образом называть меня, не зная, видимо, в каком качестве я известен моим спутникам. — Пришлось немного повозиться, но представляете — тот, что моложе, в последнее мгновение, когда их брали, не решился выстрелить в меня. Хотя мог. А вот другой успел броситься сверху. Мы полагали, что он разобьется, и не сразу приняли меры. Однако у него было, я полагаю, какое-то приспособление, и мы спохватились несколько поздно: он сбежал.
— Вы хотите сказать, Государь, что сами были там?
— Естественно. Моя охрана состоит из правоверных; да к тому же с Северного Кавказа. Что же вы хотите — чтобы я упал в их глазах, отстранившись в минуту опасности? — Он покачал головой, усмехнулся и добавил: — Кроме того, я с юности люблю физическую работу — как и мой великий предок Петр Алексеевич.
Глядя на него, я поверил в то, что все это — правда. Хотя в Варианте «И» это было далеко не самым важным.
— Можем ли мы присоединиться к вашей охране, Государь?
— Прежде всего не станем опережать события: плохая примета. А во-вторых — мои телохранители обидятся. Поезжайте на место — туда должно уже вот-вот прибыть известное вам сообщение.
Я снова поклонился в знак повиновения.
— Еще одна просьба: не могу ли я взглянуть на задержанного?
— Боюсь, что он выглядит сейчас не весьма презентабельно; однако, коли есть желание — отчего же нет?
Он сам провел меня по коридору. Распахнул дверь. Там были его парни и задержанный, правда, в несколько подпорченном состоянии. Еще в коридоре у меня в кармане противно запищало: Изин индикатор, — догадался я, теперь уже твердо зная, кого сейчас увижу. Мне уже, откровенно говоря, надоело глядеть на эту рожу — столько раз попадался он на моем пути за последние дни. Да и за Наталью я был у него в долгу. Жаль, что не мне привелось брать его — хотя был он моложе и сильнее, разумеется. Только не сейчас: похоже, что возраст его истекал стремительно, как вода из треснувшего кувшина — того, что он носил на плечах.
Впрочем, на самом деле все обстояло вовсе не так прискорбно для него, как мне хотелось бы.
Он был в сознании и узнал меня, судя по его взгляду.
— Передам привет папочке, — сказал я ему.
Он только усмехнулся; скорее, просто ощерил зубы.
— Как сказать еще… — пробормотал он.
Государю я доложил:
— С вашего разрешения, мир Искандер…
— Поезжайте, — кивнул он, — возможно, произошли еще не все случайности, что определены нам. Впрочем — «Разве же думают те, в сердцах которых болезнь, что Аллах не обнаружит их злобы?»
— «Не слабейте», — сказано там же, — откликнулся я прежде, чем покинуть уютную контору, густо нашпигованную компьютерами и их причиндалами, телефаксами, ксероксами, автоматами, пистолетами и длинными кинжалами, какие носят на Кавказе.
5
Когда я вернулся в театр, там внешне все выглядело совершенно благополучно: людно, гудно и спокойно. Я хотел было разыскать Иванова, но он сам подошел ко мне, едва я переступил через порог.
— Он здесь, — сообщил он вполголоса.
Я кивнул:
— Куда же ему еще деваться. Только держите его крепко. Он человек опытный.
— Стараемся, — сказал Иванов. — У нас тут тоже не начинающие.
— Как поиски?
Он пожал плечами.
— Ничего. Наверное, придумали какой-то способ, какого мы не предусмотрели. — Он озабоченно покрутил головой. — На нем — ничего, никакого металла, кроме очков и ключей, четыре раза замеряли, только что не терлись о него. Так что прямого выхода вроде бы нет.
— Надо поработать головой, — сказал я, чувствуя, как улегшееся было волнение поднимается во мне снова. — Он знает, что напарник сгорел; при этом всегда предполагается возможность, что задержанный расколется. Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о котором не знает даже и партнер.
Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о котором не знает даже и партнер. Металла нет — это еще ничего не значит. Авторучка ведь наверняка имеется, пусть пластиковая. Или, скажем, неметаллическая иголочка…
— Предполагаете яд?
— Черт его знает, что тут предполагать. Но способ должен быть. Мало ли: каблук, пуговица… Думайте! Минут через двадцать может оказаться уже поздно. Где он сейчас?
— Второй этаж, холл.
— Пойду туда.
— Не доверяете моим?
— Хочу быть рядом с ним. Как говорится — свой глаз лучше.
Иванов понимающе кивнул. Я уже повернулся было, чтобы уйти, когда он неожиданно спросил:
— Чей он, как вы думаете?
Я укоризненно глянул на него: спрашивать такое не полагалось, каждый делает свое дело. Он понял. Но я, пожалуй, даже сказал бы ему, на кого именно работает наш объект; я теперь уже знал это, или, во всяком случае, был уверен, что знаю. Однако — не нужно, если нет настоятельной необходимости, вселять в человека сомнения в надежности и порядочности той власти, которой он служит — или думает, что служит. Работникам Служб, как правило, известно о всякой власти намного больше, чем остальным, и сведения эти отнюдь не украшающие даже и самих власть имущих. Но информированность не должна переходить в полное разочарование: разуверившийся во всем работник теряет свою ценность, становится опасным для правопорядка. Поэтому я сказал лишь: