Он неожиданно поднялся. Подошел к письменному столу. Нагнулся. Из нижнего выдвижного ящика, поколдовав немного с замком, вынул кожаную папку. С ней вернулся к нам. Не раскрывая, положил на столик, раздвинув чашки.
— Вот… возвращаясь к причинам. В любой моей биографии нимало не скрывается тот факт, что и отец мой, Филин Аксентий Леонтьевич, тоже был генералом, а точнее — это я «тоже генерал», он же в звании был старше меня сегодняшнего. И должности занимал более значительные: был и заместителем министра, и — под конец — начальником Генштаба, а до того командовал серьезными округами… И было это в самые, не боюсь сказать, критические времена — и для армии, и для всей России. Они — я о моем отце говорю и о нескольких его товарищах по службе и по взглядам — не могли, конечно, не болеть душой и об одном, и о другом. Они…
Я осмелился перебить его, чтобы сократить предисловие:
— Это мне известно: что в победе авторитета личности над авторитетом представительской анархии — в конце того века — батюшка ваш сыграл немалую роль. Сие никогда тайной не было.
— Это — не было, верно. Однако мотивация их до конца, во всей полноте, так никогда и не раскрывалась — просто потому, что рано было, и сегодня еще рано, и только после избрания на царство настанет время сказать и об этом. Вы отлично понимаете, почему: любой процесс для людей, и прежде всего для его участников, должен выглядеть совершенно естественным, а не спровоцированным, не подготовленным… В этом смысле люди почему-то упорно верят в непорочное зачатие — хотя в собственной практике пользуются другой технологией. Каждому хочется быть фигурой в руках Истории, но претит оказаться такой фигурой в руках другого смертного; хотя история ведь только через смертных и осуществляется. Скажите: так Бог велит — и все довольны, и выполняют. Но попробуйте сказать: так захотел генерал Акимов, скажем…
Тут я вздрогнул. Невольно. Не ожидал. И боюсь, это от него не укрылось. Но он не прервал фразы:
— …и все мгновенно начнут размышлять: а кто он такой, этот имярек, чтобы мной манипулировать? И дело забуксует.
Он положил ладонь на кожаную папку, побарабанил по ней пальцами, потом поднял ее и протянул мне.
— Вот здесь — несколько любопытных документов. Копии, конечно. Посмотрите на досуге. Думаю, они окажутся вам полезными. Если не пригодятся — уничтожьте, возвращать не надо. Но — только, так сказать, для внутреннего пользования. До поры, до времени. Как говорится, из части не выносить. Да берите, она не заминирована.
Он передал мне папку жестом, каким высокие руководители, только что подписав важное международное соглашение, обмениваются аутентичными экземплярами. Я принял ее. Раскрыл. Там было несколько машинописных листков стандартного формата, скопированных вроде бы на ксероксе. Я сложил их аккуратно, сунул в карман, обложку вернул ему.
Я принял ее. Раскрыл. Там было несколько машинописных листков стандартного формата, скопированных вроде бы на ксероксе. Я сложил их аккуратно, сунул в карман, обложку вернул ему. Пока я умещал бумаги во внутреннем кармане, генерал успел углядеть кое-что. И спросил:
— Вам, кстати, не жарко? Могу перенастроить кондишен.
— Спасибо, — отказался я. — Я вообще мерзляк.
— А Наталья… Как, кстати, отчество?
— Лучше просто Наташа.
— Слушаюсь… Наташа не замерзнет? Не боитесь?
Я внутренне покраснел: тут он, конечно, был прав. А я об этом и не подумал всерьез. Свинство, безусловно.
— Виноват, — сказал я. — Исправлюсь. Но вообще-то пока я на ходу…
Он покачал головой:
— Никто же не веси часа, как сказано. Так что вы уж постарайтесь. А впрочем — никогда не откладывай на завтра…
Он снова подошел к столу, нажал кнопку. Старший лейтенант возник.
— Саша, посмотри у нас там, в гадючнике, — лишнего жилета не найдется? Для дамы.
Старшой перевел глаза на нее, оценивая.
— Найдем, товарищ командующий.
— Вот и принеси.
— Да спасибо, — сказала Наташа. — Только мне и в самом деле не холодно.
— Отставить разговоры! — грозно сказал генерал. — Утепляться и надо, пока еще не стало холодно. Или, наоборот, слишком жарко…
Тут она поняла. Старший лейтенант Саша вернулся; свернутый бронежилет он нес в вытянутых руках, как богатый букет.
— Ваше приказание выполнено, товарищ командующий.
— Свободен. Ну-ка, красавица, облачайтесь. Да без всяких… Мы отвернемся.
Кивком он пригласил меня; мы отошли к окну, он слегка раздвинул жалюзи, взглянул вниз.
— Все спокойно вроде бы, — сказал я.
Он кивнул:
— Будь иначе, ребята предупредили бы.
— Разве там кто-нибудь есть?
— Ну, ну, гость. Не играйте в наивность.
— Не буду. Извините.
— Об этих бумагах: когда познакомитесь с ними — было бы любопытно с вами побеседовать. Там есть — вы увидите — какие-то ссылки на людей и факты, мне не известные. А хотелось бы разобраться досконально.
— Увлекаетесь историей?
— Не сказал бы. Просто хочу о своем отце выяснить все, поелику возможно. В отношении родителей мы всегда поздновато спохватываемся — когда их уже не спросишь. Но именно тогда и возникает в этом потребность.
— Да, — согласился я. — Боюсь, что и наши дети начнут думать об этом слишком поздно. Хотя вот моя дочь уже сейчас очень интересуется.