Вот и на этот раз я вытащил трубку из кармана с ощущением предстоящей неприятности. Отзываясь — старался, однако, чтобы голос звучал так же ровно и безразлично, как всегда, независимо от обстоятельств; такое умение я вырабатывал в себе достаточно долго.
Вызов шел, однако, вовсе не от внешнего или внутреннего контроля; звонили даже не из Реанимации, но из укрытия в Чистом переулке. А я-то надеялся, что можно будет хоть немного расслабиться!
— Какого же… какого черта вы мешкаете? Я ждал информации еще на рассвете. Заспались, что ли? У вас все в порядке? Где Первый?
Мне ответили после краткой паузы:
— Первый здесь.
С ним нормально. Однако возникли обстоятельства в связи с объектом, которого вы нам передали.
— На даче? Давайте подробнее. Что там произошло?
— Неприятность.
— Серьезная?
— Да.
— Привели задержанного в чувство? Допросили?
Еле уловимая пауза была ясным сигналом того, что дело не заладилось.
— Задержанный скрылся. Вернее, мы его не задержали.
— Вы в уме?
Оттуда ответили суховато:
— Наша группа прибыла в ноль два-двенадцать. Обнаружила тело человека, которого мы направили к вам. Убит. Больше никого. Объект скрылся. До сих пор нигде не замечен. Разрабатываем следы, но надежды мало.
В два-двенадцать, так. Через одиннадцать минут после моего с Натальей отъезда. Что произошло? Усыпленный каким-то образом пришел в себя — и сразу же проявил такую активность? Или возник некто третий, проделавший все: устранивший сотрудника и утащивший спавшего? Ни в какие рамки это не лезло. Впрочем… почему? Раз не влезает в рамку, значит, просто не та рамка выбрана.
— Способ убийства?
— Перелом шейных позвонков. Ударом, не удавкой. Возможно, «маваси».
Ударом. Маваси суто уте? Если так, то это свидетельствует о том, что нападавший принадлежал не к нынешнему поколению бойцов: они этим ударом уже не пользуются — разве что на соревнованиях. Но пусть так — мне-то от этого какая радость?
— Еще чьи-то следы обнаружены?
— С уверенностью трудно сказать.
Я с трудом сдержался, чтобы не выругаться.
— Ну хоть что-нибудь вы там выяснили? Кому принадлежит дом?
На этот раз отвечавший без запинки назвал фамилию. Ответ был тем, которого я ожидал. Лучше, чем ничего.
— Так. А что нашли на ускользнувшего? Адрес хотя бы…
Он назвал адрес. Я вздохнул:
— И на том спасибо. Будут новости — сообщайте немедленно.
Адрес тоже работал на мою версию; но черта ли мне было в этом, если все ее фигуранты исчезли и упорно не желали появляться? Можно было, конечно, предположить, что они просто отказались от реализации замысла — во всяком случае, сегодня и здесь. Но в это я не поверил ни на секунду. Это их звездный час был — сегодня. И здесь.
Сегодня; потому что завтра — Референдум и Избрание, после чего добраться до Искандера будет практически невозможно. При кремлевской-то охране.
Здесь — потому, что…
А, собственно говоря, почему все-таки именно здесь? Что заставило меня замкнуться на этой версии?
Эта простая мысль потрясла меня. Чтобы проанализировать ее, мне понадобилось несколько секунд. Затем я выхватил трубку. И набрал номер, известный, кроме меня, еще, может быть, двоим, а возможно, и только одному.
Мне ответили почти сразу — но и то я уже стал пританцовывать на месте от нетерпения.
Я выговорил рыбье слово и назвал себя.
— Да? — сказали в ответ доброжелательно.
После этого я говорил едва ли не целую минуту, обхватив ладонями поднесенную ко рту трубку, точно мерзнущего желтенького, пушистого цыпленка.
Мне откликнулись:
— Спасибо. Хорошо.
Мне откликнулись:
— Спасибо. Хорошо.
После чего я опрометью кинулся вниз, едва не сшибая с ног всех, встречавшихся по дороге.
Иванов был снаружи. Я бросил ему:
— Дай мне пять человек. Лучших. Штурмовых. Со снаряжением.
Он моргнул. Но, видимо, выглядел я убедительно. И он скомандовал.
Через тридцать секунд мы уже мчались прочь от театра.
4
В переулке было по-субботнему пустынно. Мы ехали не на моей прокатной машине: я позаимствовал у Иванова серьезный транспорт, и за рулем сидел классный специалист. Он лихо затормозил, заложив вираж по двору. Машина взмахнула дверцами, и мы высыпали из нее. Я скомандовал:
— Двое — на крышу, к вентиляционному выходу. В случае чего — огонь на поражение. По возможности — не смертельно.
Они бросились. К счастью, этажей было всего шесть.
— Остальные — за мной.
Запертый по случаю выходного дня подъезд сопротивлялся недолго. Мы взбежали на второй этаж. Я позвонил в дверь. Обождал. Потом вынул карточку — узкую, голубую полоску пластика. Не ту, что была изъята у спавшего — или притворявшегося — нынче ночью, но принадлежавшую лично мне. Провел по щели, невольно поглядев при этом на потолок, изукрашенный лепниной и всякими узорами: деловые люди при ремонте руководствовались своими вкусами.
За дверью едва слышно зазвучала мелодия. Смолкла. После этого я набрал номер кода. Снова музыка. Когда она стихла, дверь глубоко вздохнула, как донельзя уставший человек. Теперь можно стало отворить ее. Попробуй кто-нибудь сделать это раньше — сверху, с потолка, был бы насмерть поражен каждый квадратный дециметр площадки. Сейчас все было в порядке. Мы вошли. Будущий государь Александр Четвертый стоял напротив входа, улыбаясь. Трое парней, что были со мной, даже не поняли, кто перед ними: видали, конечно, его портреты, но всегда требуется время, чтобы отождествить приукрашенное неизбежно изображение с живым оригиналом. Я поклонился.