— Ни один правитель, наследственный или выборный, никогда не обходился и не будет обходиться без института советников. И среди них должны быть обладатели разных точек зрения. Это особенно важно в начальный период правления, когда государь уже обладает властью, но не успел набраться опыта ее использования. Как бы это ни называлось — диван, боярская дума или Совет безопасности…
— Следует ли понимать это так, что вы тоже стремитесь стать советником государя?
Долинский ответил, не задумываясь:
— Я этого и не скрываю. Советником, да; сперва одним из — потому что вряд ли при государе сразу определится свой Ришелье. Но когда придет час выделиться — хочу, чтобы российский Ришелье носил фамилию «Долинский».
— Какие же советы вы намерены ему давать? Тише едешь — дальше будешь?
Он смотрел мне в глаза, и взгляд его выражал все, что угодно.
— Я ведь не говорил, что собираюсь быть только тормозом, хотя он и является необходимой деталью. Скорее — комбинацией, скажем так, тормоза и гирокомпаса. Потому что лучшие в мире тормоза не помогут вам доехать до цели, если вы свернули не на ту дорогу. Из этого следует, что главным моментом является мгновение правильного поворота; сделав его, вы можете вести машину прекрасно — но ложный путь не приведет вас к цели. А перекрестков существует множество, и запутаться в них очень легко…
Он на секунду умолк, и я воспользовался этим, чтобы задать ему вопрос не на тему:
— Скажите: такие сравнения вы используете потому, что вам самому пришлось стать жертвой автомобильной катастрофы?
Он поднял брови:
— Гм. Интересно. Знаете, наверное, так оно и есть — хотя я об этом не задумывался.
Интересно. Знаете, наверное, так оно и есть — хотя я об этом не задумывался. Вероятно, процесс происходит где-то на подкорковом уровне. Но это, в конце концов, не важно. Я хотел сказать вот что: моя цель — предостеречь государя от таких поворотов, которые могут принести ему — и России — множество крупных неприятностей, может быть даже — непосильных. Именно в начальный период царствования государь может наделать больше всего ошибок — и ошибок губительных.
— Например?
— Это ведь не шутка — открыть или хотя бы лишь приоткрыть исламу путь к Центральной и Западной Европе. Ну тут, у себя дома — это вроде бы наше дело, это относится, так сказать, к нашим семейным проблемам и внешний мир не очень-то будет волновать — как его, откровенно говоря, не волновало смертельно наше безбожие на протяжении почти всего прошлого века. А вот внешнеполитическая линия — это очень существенно. Конечно, мировая сила, равновеликая Америке, должна существовать — для пользы той же Америки, кстати, которой нужен хотя бы воображаемый противник — иначе они нередко теряют чувство меры в отношениях с другими, а это накапливается, это никогда не сходит с рук безнаказанно. И, безусловно, только Россия способна стать такой силой — во всяком случае, она может справиться с такой задачей намного быстрее, чем кто-либо другой. Разумеется, в этом процессе она должна и будет опираться на ислам, который снабдит ее всем, чего у нее на сегодня недостает. Но вот тут и нужен поворот неторопливый и очень, очень плавный; иначе мы смертельно напугаем весь Запад, а страх далеко не всегда является полезным инструментом. Он побуждает к резким телодвижениям, а ведь даже при самой высокой скорости движения мы не сможем подняться до нужной высоты за несколько месяцев, даже за несколько лет. И все это время нам было бы очень трудно обходиться без Америки, без Запада вообще — потому что нельзя выдавать никому, в том числе и исламу, лицензию на исключительное влияние в России. А ведь нежелательный эффект можно вызвать буквально несколькими словами…
— Вы будете стараться влиять на государя в этом направлении?
— Я постараюсь доказать ему мою правоту — после того, разумеется, как получу возможность изложить ему мою точку зрения. Все другие — я уверен — будут навязывать ему другое правило: «Лови момент»… То есть жми на газ.
— Скажите: когда вы рассчитываете встретиться с Претендентом?
Он взглянул на меня; в глазах его было странное выражение.
— Это необходимо было бы сделать еще до его первого публичного выступления. Чтобы не прозвучали какие-то заявления, которые окажутся на руку лишь нашим недоброжелателям — назовем их так.
— Иными словами, вы будете стараться как можно быстрее получить аудиенцию?
— В таком желании не было бы ничего постыдного. Однако как бы ни казалось это нелогичным — я не стану добиваться такой встречи. Буду испрашивать аудиенцию после всех прочих.
Это оказалось для меня неожиданным.
— Почему же, профессор?
— Причины чисто этические. Как правило, первыми добиваются таких встреч люди, жаждущие добиться чего-то для себя лично. Не хочу, чтобы меня сочли одним из них.
— Вас волнует общественное мнение?
— Меня волнует мнение претендента — и, надеюсь, будущего государя. Хочу, чтобы он с самого начала отнесся ко мне без предубеждения. Конечно, до съезда азороссов я его не увижу; но там будут сказаны лишь самые общие слова, которых обычно никто не принимает всерьез.
Хочу, чтобы он с самого начала отнесся ко мне без предубеждения. Конечно, до съезда азороссов я его не увижу; но там будут сказаны лишь самые общие слова, которых обычно никто не принимает всерьез. Первую настоящую программу он обнародует, надо полагать, накануне избрания. Вот перед этим я и надеюсь встретиться с ним. Тем более что я, не исключено, войду в состав Всероссийской коронационной комиссии. Как один из представителей науки. Вот тогда — перед референдумом — я намерен использовать для встречи с ним любую возможность. Конечно, если бы я смог увидеть текст его предстоящей речи — той, что он, как нам сказали, собирается произнести на съезде — пусть даже не текст, хотя бы достаточно подробные тезисы — быть может, я убедился бы, что в моих советах нет актуальной необходимости. Но с текстом никого не знакомят…
В этом у меня имелись немалые сомнения, но я не стал высказывать их профессору. И, чтобы отвлечь его от этой темы, спросил: