Все, что делаешь, надо стараться делать с удовольствием. Хотя мне не очень-то нравилось — перейдя реку, медленно смещаться по многолюдной Зубовской, зная, что сейчас одни охотятся за тобой, а другие — за этими охотниками, — раз другой возможности у меня сию минуту не было, стоило постараться и в этой обстановке извлечь из окружающего максимум удовольствия; может быть, даже больше, чем могла бы дать обычная прогулка в условиях полной безопасности и освобожденности от мирских забот.
Дни в этом году успели подрасти, но все еще смеркалось довольно рано, и на улицу понемногу оседали сумерки. Давно, очень давно не приходилось мне вот так бродить по Москве, радуясь и досадуя, узнавая и не узнавая. Отсюда, с тротуара, город показался мне вдруг совсем иным, чем из окна машины — тем более с какой-то из верхних эстакад. Может быть, потому, что раньше — десятилетия тому назад, когда приходилось вот так прогуливаться, — он и был другим. Небо над Москвой раньше было темным — разве что в облачную погоду нависал над ней темно-багровый купол отраженного света. Сейчас иначе было: мне показалось, что я попал в центр если не Галактики, то уж, во всяком случае, звездного скопления: наверху, в трудно определимой высоте, множество огней парило, поднималось, опускалось, свивалось в кольца, овалы и спирали, пересекавшиеся на разных высотах, в разных плоскостях, под самыми немыслимыми углами.
Автомобильные и монорельсовые трассы, коридоры для вертолетов, выше — аэростаты регулирования; все это как бы опиралось на вертикальные ячеистые колонны света — многочисленные теперь московские башни, о которых я знал, но сейчас, отсюда, не взялся бы определить, где — какая из них. Стоило бы остановиться и просто постоять, глядя на этот неожиданный праздник света. Но останавливаться нельзя было, и чтобы не налетать поминутно на людей, пришлось опустить глаза до нормального уровня и идти, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания и рассчитывая на то, что чем темнее становится, тем в большей я нахожусь безопасности. Если бы только темнело! Но энергию на освещение улиц здесь, кажется, жалеть перестали. А если бы и выключили внезапно все фонари — одних только витрин с достатком хватило бы, чтобы в любом месте тротуара читать набранный нонпарелью текст.
Витрины невольно привлекали любопытство. Ассортимент предлагаемого на первый взгляд не очень изменился; англоязычная упаковка по-прежнему преобладала. Но названия фирм были уже не те, что пару лет назад, и человеку понимающему это говорило достаточно много: иные из фирм, располагавшихся и производивших товары в Штатах, давно уже принадлежали японцам, другие были перекуплены саудянами; с последними получалось и вовсе забавно: товары эти продавались в России, прибыль шла, предположим, в Эр-Рияд, откуда в виде кредитов и инвестиций возвращалась нынче в ту же Россию, образуя своего рода малый круг кровообращения. Этому можно было только радоваться.
Я продолжал шагать; все вокруг выглядело — ну, не то чтобы спокойно, однако, во всяком случае, — обычно, не было поводов падать на асфальт и отползать за укрытие. Минуты шли; вот уже и Смоленская площадь почти вся пройдена, и стало сказываться отсутствие привычки к пешим переходам: надоело топать по асфальту, стало казаться почему-то, что и воздух на Кольце тяжел и смраден, и слишком много пыли, а хилые пальмы стали просто раздражать — может быть, не они сами, но лишь мысль о том, в какую копейку вскакивает гражданам уход за ни в чем не повинными деревьями с октября по май — с установкой над каждой пальмой купола из бронестекла с центральным отоплением. Но на глупости у нас всегда сыщутся большие деньги, их только на умные вещи хронически не хватает.
Интересно; машина должна бы уже обогнать меня. Но ее нет. Что-то пошло не по диспозиции? Значит, надо менять схему.
Приняв такое решение, я, не останавливаясь, круто повернул назад, одновременно проверяясь на хвосты. Было вроде бы чисто. Во всяком случае, я беспрепятственно добрался до Смоленской — «новой» — станции метро и спустился. Почему-то там воздух был чище. Внизу, в конце среднего нефа, у стены, молился дервиш; около него собралась немногочисленная группа молодых ребят. Милиция в ту сторону не смотрела, и правильно: беспорядка никакого не происходило. Я тоже постоял, раздумывая: не съездить ли к новому комплексу, куда недавно перебрались наконец Пажеский корпус и Училище правоведения, уже лет двадцать, как отпочковавшиеся: первый — от Института международных отношений, второе — второе в прошлом веке называлось Академией общественных наук, но с тех пор сменило несколько названий и статусов. Интересно было посмотреть, как там устроили потомков современной элиты, ворья в законе и в беззаконии; но расхотелось вдруг. Кстати, и поезд подошел — вполне нормальный, бесшумный, с современной — индивидуальной автоматикой дверей, хотя еще и не сенсорной, как в Токио, допустим, или в Берлинском U-Bahn’e. Я вошел в вагон; место мне, как старшему, тут же уступили. Пора была торопиться на Киевскую, в гостиницу: там могли ждать меня вести о Наташе, а еще бы лучше — она сама, так что предостережением Иванова я решил пренебречь. Достаточно будет, если поведу себя внимательно и осторожно.
Я вошел в вагон; место мне, как старшему, тут же уступили. Пора была торопиться на Киевскую, в гостиницу: там могли ждать меня вести о Наташе, а еще бы лучше — она сама, так что предостережением Иванова я решил пренебречь. Достаточно будет, если поведу себя внимательно и осторожно.
Как сказано в суре «Скот», айяте сто четырнадцатом: «Разве я пожелаю судьей кого-либо, кроме Аллаха?»