То есть, во всяком случае, — так был он изложен в документе, который был составлен покойным генералом вряд ли по его собственной инициативе и который теперь — это я понял сразу — следовало как можно быстрее размножить и повсеместно распространить еще до открытия Программного съезда партии азороссов.
— У меня там утюг, — сказала Наташа, пытаясь встать.
Я не пустил ее:
— Подожди…
— Я уже давно жду, — сказала она, — что на меня обратит внимание кто-нибудь из присутствующих.
— Ты! — сказал я.
Погодя она сказала:
— Какой мужчина! Конечно, поношенный слегка, местами потерт до основы, краски повыгорели, да и заплатки… но вот греет же — временами, когда не очень холодно.
Я не обиделся. Так оно и было.
— А почему, — поинтересовалась она, — повелитель не мог обождать до постели? Молодой пыл?
— А потому, — ответил я, — что до постели еще ох как далеко. Здесь мы на ночь не останемся.
— Ты серьезно? Почему?
— У меня застарелая привычка: уснув — наутро просыпаться. А здесь может получиться и наоборот.
Она, конечно, поняла. И нахмурилась.
— Куда же мы?.. К тебе в отель?
— Вряд ли это лучше.
— Куда тогда?
— Не знаю. Придумаем. Важно выйти на улицу — а там, как говорится, битва сама покажет.
Я боялся, что придется ее уговаривать. Я и себя самого убедил не без труда: устал, как эскалатор в метро, весь день крутился, и хотелось спать. Но Наталья недаром была умницей.
— Что же, — сказала она, — придется выключить утюг.
— И забрать все мои кассеты, — решил я. — Им вредно долго лежать на одном месте.
— Господи, — сказала Наташа. — И подумать не могла, что придется вот так петлять — в своем городе…
— Да ну, — сказал я. — С чего ты взяла, что это — наш город? Их тут, в пространстве Москвы, много, и сейчас мы как раз в чужом.
— Чей же этот, по-твоему?
— Как и всякий центр мирового значения — он ничей. Вернее, в нем слишком много хозяев — неофициальных, но от того не менее сильных.
Но Наталья недаром была умницей.
— Что же, — сказала она, — придется выключить утюг.
— И забрать все мои кассеты, — решил я. — Им вредно долго лежать на одном месте.
— Господи, — сказала Наташа. — И подумать не могла, что придется вот так петлять — в своем городе…
— Да ну, — сказал я. — С чего ты взяла, что это — наш город? Их тут, в пространстве Москвы, много, и сейчас мы как раз в чужом.
— Чей же этот, по-твоему?
— Как и всякий центр мирового значения — он ничей. Вернее, в нем слишком много хозяев — неофициальных, но от того не менее сильных. Но то, что нам приходится скрываться, — верный признак того, что нас принимают всерьез.
— Ты в этом уверен? — неожиданно спросила она. — Нет, не в том, что нас принимают всерьез, в другом: что мы — вернее, ты и твои единомышленники — действительно серьезная сила?
— А ты уверена, что знаешь, на чьей я стороне?
— Не смеши. Это на тебе написано метровыми буквами, светящимися в темноте.
— Ну пусть даже так; а ты сомневаешься? Для этого есть основания?
— По-моему, да.
— Ну, — сказал я неопределенно, — всегда возможны неожиданности.
— Ты хочешь сказать, что…
— Если бы я ждал чего-то конкретного, это уже не было бы неожиданностью. И обрати внимание на множественное число. Они могут быть с любой стороны — в пользу и одних, и других. И, если можно, закончим этот разговор: время уходит, а дел на сегодня еще предостаточно.
— Довлеет дневи злоба его, — согласилась она, легко спрыгнув со стула. Протянула мне кассеты.
— Теперь ответственность на тебе.
Я кивнул. Брать на себя ответственность мне приходилось не впервой. Упрятал кассеты в карман и подхватил приготовленную во время нашего разговора сумку. Она была тяжелой даже на вид.
— Что там у тебя такое?
— Бритва, — сказал я.
— О-о. И, разумеется, пижама, зубная щетка. И дезодорант…
— Ну а как же без этого? — подтвердил я.
Глава восьмая
1
Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой — по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом: настоящее произведение искусства не может быть повторением уже существующего. Руководствуясь этим же принципом, я оставил машину у подъезда; с чужого крыльца мы сразу же повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси.
Пока мы шли и ловили машину, я успел разместить предстоящие действия на часовой сетке и принялся работать. Воспользовавшись телефоном такси — он был надежнее мобильника, — я позвонил очередной моей журналистской жертве — генералу Филину. Против ожидания, он отозвался своим, достойным Большого театра, баритоном:
— Филин. Слушаю.
— Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит корреспондент немецкого журнала на русском языке…
Он прервал меня неожиданно:
— Ваша фамилия?
— Вебер.
— Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, тот самый, что берет интервью?
— Так точно, — откликнулся я. Понятия не имею, почему я ответил именно словами «Так точно», хотя вполне возможно было сказать просто: «Да, это я» или «Вы не ошиблись». Было что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать по-солдатски. И его это, кажется, не удивило. Он и в самом деле был генералом, то есть буквально — всеобщим начальником. И к тому же читал немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было сказать далеко не о каждом военачальнике.