Мы слушали и только кивали, насупившись: все так и было, как он говорил. Но несмотря на то, что все мы были в немалых званиях и должностях, никто не чувствовал за собой ни силы, ни, еще менее — знания того, что нужно было бы сделать. Все мы разбирались в военной науке; но она тут вроде бы помочь ничем не могла: воевать у нас не было силы — да и желания тоже.
В таком духе мы и высказывались — от младшего к старшему, как положено. Когда дошло до меня (а я по числу звезд был, да и по возрасту тоже, самым заслуженным), я постыдился сказать просто — «Не знаю», хотя, может быть, то было бы самым честным ответом, — но решил высказаться со всей откровенностью, хотя и не так много во мне ее сохранилось за годы жизни и службы при разных режимах и пост-режимах.
— Есть у меня такая теория, — сказал я, раз навсегда приказав себе не бояться того, что вот тут же и сейчас обзовут меня старым маразматиком — на том все и кончится. — Как мы сошли с исторической директрисы — даже не в девятьсот семнадцатом году, но где-то в самом начале прошлого века, так и катились по рокаде до середины восьмидесятых. А потом сообразили, что рокада эта ведет к обрыву, скомандовали «Кругом», и стали выбираться на направление главного удара; но для этого пришлось вспять пройти все, что было уже пройдено после того, как сбились с дороги. И прошли: не только разруху, голод, инфляцию, разгосударствление, сиречь приватизацию, но и буржуазную, как говорилось раньше, революцию пятого года, и русско-японскую войну: только на этот раз состояла она из двух кампаний, афганской и чеченской, результат же был тем же, что и в истории. Прошли — и вот теперь катимся дальше. И наша задача, по моему разумению — зацепиться за тот репер в истории, который установлен в выгодной для нас точке — в той, где мы побеждали. Вот о чем, считаю, надо сейчас думать.
Я полагал, что сейчас все начнут ржать, как табунные жеребцы; весело, однако же, никому не было — промолчали. Может быть, потому, что в то время я командовал Северо-Кавказским округом, а он считался из самых серьезных. Выдержали паузу — и потом Сизарев, генерал-лейтенант, командующий Уральским, спросил:
— Это что же, по-твоему, — нам теперь до Первой Отечественной катиться? До Бородина и Парижа? Не успеть.
— Нет, — сказал я. — Та война шла на нашей территории. Сейчас нам этого не выдержать. И С Бонапартом воевать нам нынче не с руки.
И С Бонапартом воевать нам нынче не с руки. Но есть в истории зацепки и поближе.
Генерал первым сообразил. И сказал:
— Вы о турецких войнах, если я правильно понял?
Он к любому из нас обращался на «вы», его обязывало положение.
— Так точно. О них.
— Ясно. Ну, что же, господа симпозиум?
(Любил он при случае ввернуть словечко, чтобы в рамках благопристойности дать понять, что он о нас думает.)
Опять-таки Сизарев задал неизбежный вопрос:
— Где же она — нынешняя Турция?
Я хотел еще подумать, прежде чем ответить, но не успел: свое слово подал генерал Исаков — положил в самый угол стола сильно и точно, такие мячи в игре не берутся:
— Да там; по соседству с той, старой.
— Ирак, — сказал генерал так, что каждый звук прозвучал отдельно, хотя и без пауз — как серия из автоматической пушки.
И все, не закрывая глаз, как бы переключились на внутреннее зрение, вызывая в памяти ситуацию географическую и политическую».
5
Я ощутил необходимость сделать то же самое: все-таки о давних временах шел разговор, о самом начале века (имею в виду запись, а не русско-турецкие войны), а у меня не столь блестящая память, чтобы обходиться без электронных протезов.
Значит, так: конец прошлого века, Ирак. Страна с режимом, что у нас привыкли, по собственному опыту, именовать тоталитаристским. Я невольно усмехнулся, вспомнив, как иные из наших «голубей» (голубь же, как известно, птица грязная, жестокая и привыкшая жить за чужой счет), голос сорвавшие требованиями о деликатном отношении, и, не дай бог, не применении силы против чеченских уркаганов, грабивших поезда, воровавших деньги, уводивших людей в рабство и все такое прочее, — голубки эти с восторженным придыханием приняли обстрелы и бомбежки, которым Штаты подвергали Ирак: потому что там, мол, фашистский режим, и так ему и надо. Чем отличался иракский тоталитаризм или фашизм от чеченского, миролюбцы как-то не задумывались, вместо того потрясали кулачками и вопили: «Распни его!»
Ну Ирак, конечно, от мало-мальски приемлемой демократии был весьма далек; однако подобных режимов в те дни на свете было хоть пруд пруди — и в Африке, и в Азии, и в Латинской Америке — и мало ли еще где. Но Ирак бомбили не из-за этого вовсе, но по той причине, что Штатам, которые в те дни у нас не без серьезных оснований нарекли всемирным жандармом (а сами американцы и не скрывали, что им такая роль по вкусу, она целиком укладывалась в их миропонимание), — что жандарму этому так уж не нравились иракские порядки; дело было в том, что Багдад во всей Передней Азии откровенно, вместе с Ираном, несмотря на их противоречия, противостоял Усам (от US в данном случае), и его нефть, кроме всего прочего, Усами не контролировалась; остальные же собратья по исламу (пусть и не стопроцентные) хотя американцев и не поддерживали, но помалкивали — потому, быть может, что экономическое взаимопроникновение было слишком глубоким, а может быть, еще и по той причине, что рассчитывали на быстрое усиление исламских сил в самих Штатах. Что касается России, то она прежде имела в Ираке немалый вес, однако лишь до того, как Штаты разгромили несколькими годами раньше тот же Ирак сначала за попытку расшириться за счет Кувейта, а через времечко — и еще раз, согласно древнему принципу: «Ты тем уж виноват, что хочется мне кушать!», как сформулировал еще дедушка Крылов; а наши тогдашние власти почли за благо согласиться с американцами в первом случае, а во втором как бы посопротивлялись — но такое сопротивление обычно завершается сентенцией типа «Надеюсь, вы знаете, что делаете», и все концы.
После того Средний Восток не то чтобы нас и вовсе перестал принимать в расчет как возможного союзника в диспуте со звездами и полосами, но понял, что силенки у нас уже не те, что прежде, а долги нам можно и вовсе не отдавать…
…Телефон зазвонил, как это обычно бывает, в самый, по-моему, неподходящий момент. На проводе оказался Реан, и я сразу же перестал злиться.