— И чудесно. А теперь мне вроде бы пора.
Я встал. И тут мне в голову пришла еще одна прекрасная мысль.
— Кстати, Наташа… Независимо от вашего решения, можете вы оказать мне услугу?
— Если в моих силах.
— Безусловно. Скажите, у вас дома есть какое-то подобие сейфа?
Она, улыбнувшись, покачала головой:
— У меня нет таких ценностей, которые надо было бы прятать в сейф.
— Ну а просто укромное местечко? Бумаги деда ведь лежат где-то? Вряд ли вы зарыли их во дворе в пластиковом мешочке.
— Такие тайнички найдутся у всякой женщины. Но…
— Прекрасно. Не можете ли вы на день-другой спрятать там вот это?
И я вынул из карманов мои кассеты.
— Не бойтесь: это не краденое и не противозаконное. Просто я опасаюсь, что, таская с собой, я это потеряю. Что было бы весьма печально.
Она кивнула:
— Я спрячу. Только, простите уж, не вместе с бумагами. Еще не знаю, как ими распорядятся.
Я сказал:
— Все те же друзья?
— Они — хорошие люди, — сказала Наталья с каким-то вызовом.
— Охотно верю. Может быть, слишком бестактно с моей стороны, но я хотел бы напомнить вам, Наташа: не вы ли сказали, что ваша мама собиралась передать эти бумаги мне?
— Не все. Но часть — определенно.
— Это оказалось своего рода завещанием. Почему бы вам не выполнить его — хотя бы в этой части — сейчас? Я — здесь, бумаги — тоже.
Она явно колебалась:
— Не знаю, право же. Не успела подумать об этом.
— Послушайте, — сказал я настойчиво. — Я даже не стану брать этих бумаг с собой, если уж вы так хотите дождаться чьего-то разрешения. Но я хотя бы загляну в них — тут, в вашем присутствии; всего лишь пролистаю. Это займет очень немного времени, право же. Но может оказаться очень важным. Ваш дед был очень серьезным человеком.
— Я знаю, — пробормотала она. — Ну хорошо. Только не ходите за мной и не подглядывайте. Обещаете?
— Обещаю.
Я и на самом деле не стал ни подглядывать, ни подслушивать, Наталья же через две минуты вернулась, держа в руках большой, но не очень толстый конверт.
— Вот они.
— Не стесню вас, если присяду вот здесь?
— Нимало, — сказала она. — Я тем временем сварю кофе. Как раз собиралась перед вашим приходом.
Я уселся, вынул бумаги и положил на стол.
Это была ксерокопия машинописного протокола допроса, хотя на бумаге стояло: «Запись беседы». Это означало лишь, что допрашиваемый не находился под стражей и ему не было предъявлено обвинения. Содержание беседы относилось к делам давно минувших дней, а именно — к первой попытке реставрации монархии в России.
Попытка была скорее символической; она не решила проблемы и не могла решить. Однако именно она эту проблему впервые обозначила во всей четкости. Относится она к 2013 году; уже одна эта дата указывает на весьма прозрачную символику: в четырехсотую годовщину своего существования династия Романовых должна была вновь занять русский престол, почти целый век формально пустовавший.
Реставрацию готовило несколько монархических партий, существовавших в стране еще с прошлого века, а также дворянство — потомки, действительные или мнимые, исторических родов, в посткоммунистические времена вспомнившие о своем происхождении, хотя в большинстве из них ничего аристократического, кроме этой памяти, давно уже не оставалось. Методика предполагавшегося переворота была донельзя примитивной — авторы считали, что нужно лишь через СМИ и несколько манифестаций напомнить многострадальному и истосковавшемуся по законному правлению народу о его историческом прошлом — и большинство уверится, что без царя Россия существовать не может (что она успешно доказала), а вспомнив, сразу же потребует восстановления попранной справедливости и законности.
Абсолютная практическая бесперспективность этого проекта была людям понимающим настолько ясна, что движению, с минуты своего зарождения находившемуся под пристальным надзором тех, кому ведать надлежало (Ольгин отец был одним из них), даже не пытались мешать в работе, предполагая, что мертвая идея воскреснуть не в силах, и лишенное корней движение изживет само себя. Вторая часть этого рассуждения была совершенно верной, первая же являлась заблуждением, что выяснилось, однако, несколько позже. Пока же сверху с ироническим интересом наблюдали за деятельностью адептов монархии, поскольку на самых верхах существовало мнение — не препятствовать. Самими заговорщиками эта тактика властей была ошибочно принята за сочувствие. На самом же деле то было лишь безразличием. Отцы-реставраторы, своим историческим предтечей видевшие, разумеется, не кого иного, как генерала Монка, и в будущем зрившие себя не иначе как у самого подножия трона, сделали все, что полагали необходимым и достаточным, и в назначенный день и час вышли на Красную площадь в количестве не более ста пятидесяти человек — вдохновенные и безоружные. Их там ждали. Надо сказать, что власти обошлись со своими ниспровергателями крайне гуманно: их даже не стали бить при задержании, просто усадили в заранее подогнанные автобусы, доставили в назначенные для этого места, побеседовали с главарями — с каждым в отдельности, взяли подписку об отказе от злодейских замыслов и отпустили на все четыре стороны, полагая, что тема исчерпана. Изрядно перепуганные, заговорщики отказались на ближайшее будущее от активных действий, справедливо заключив, что час еще не пробил, — однако самое идею хоронить не собирались; да это было бы и невозможно при самом искреннем желании, поскольку (как это уже ясно сегодня) идея оказалась не только жизнеспособной, но и крайне актуальной, что отлично понимали уже тогда наиболее умные из причастных к этим делам людей — с обеих сторон.