Я сделал вид, что глубоко обдумываю его идею. Потом покачал головой:
— Могли бы, если бы речь шла только о деньгах. Но ты совершил худшее: оскорбил и унизил меня. Этого я не могу простить!
— Басмаля, саййид! У меня и в мыслях не было подобного!
— Твой язык лжет, Али! Ты ведь думал, что я ничего не пойму и не узнаю, иными словами — считал меня глупее дворовой собаки. Не есть ли это глубокое оскорбление?
Он понял это по-своему: ты воруешь — отчего же у тебя не хватило ума поделиться со мной, твоим начальником? И оживился:
— О, саййид, если ты так это воспринял… Но клянусь памятью моего отца, да будет Аллах к нему милостив, я хотел тебе все сказать уже совсем скоро, и не только сказать, но и…
Последующие слова он произнес лишь мысленно, полагая, что я их так же мысленно и восприму.
— Ах, Али, — проговорил я по-прежнему сурово. — Ты хочешь поставить меня на одну доску с собой, забывая, кто — ты и кто — я. Но вазир ат-танфиз эту разницу знает; хочешь ли ты, чтобы я пожаловался ему?
Вот тут он, кажется, совсем дозрел.
— Заклинаю тебя, саййид, прошу от имени моих детей — не делай этого! Обещаю перед ликом ар-Рахмана — сделаю все, что ты прикажешь! Только, горе мне, этих денег уже нет, да будет проклят тот грязный вор, который…
Эту знакомую песенку я не стал даже слушать.
— Ах, Али, — проговорил я по-прежнему сурово. — Ты хочешь поставить меня на одну доску с собой, забывая, кто — ты и кто — я. Но вазир ат-танфиз эту разницу знает; хочешь ли ты, чтобы я пожаловался ему?
Вот тут он, кажется, совсем дозрел.
— Заклинаю тебя, саййид, прошу от имени моих детей — не делай этого! Обещаю перед ликом ар-Рахмана — сделаю все, что ты прикажешь! Только, горе мне, этих денег уже нет, да будет проклят тот грязный вор, который…
Эту знакомую песенку я не стал даже слушать.
— Ах, вот как! Ну что же, я подумаю, какую плату, раз у тебя нет денег, взять с тебя за гнусное бесчестье!
Он только кивнул; я притворился, что размышляю.
— Ага, вот что: с кем ты дружен из дворца?
— У меня много друзей, саййид. А что именно ты хочешь получить во дворце?
Тут я и на самом деле поколебался: не было ли неосторожностью хоть в какой-то степени открываться перед ним? Дело, однако, стоило риска.
— Позавчера там собирались все вазиры, и принцы, и сам халиф — да будет Аллах доволен каждым из них. Мне интересно, о чем они говорили. И тебе придется это узнать.
Он посмотрел на меня совершенно иначе: трезвым деловым взглядом.
— Это невозможно, саййид. Пытаться подслушать, что говорится близ трона, — значит призывать свою смерть, мучительную смерть. У нас вовсе не так, как у вас!
Я мог бы сказать ему, что как раз у нас «вовсе не так» давно бывало и похлеще; но какое ему дело?
— Ну, ну. Это все твои фантазии, Али. Скажи лучше, что не хочешь расплатиться со мной.
— Здоровьем моих детей клянусь, да будут они моими заложниками! Если до кого-то даже долетают звуки голосов, когда заседает малый диван, — он спешит заткнуть уши и со всех лопаток убегает подальше. Нет, змея такой мысли не заползет в голову ни одного человека во дворце!
Мне очень не хотелось ему верить, но на сей раз домоправитель, похоже, не лгал; он даже вспотел от страха.
— Ну хорошо, хорошо. Никто не знает, о чем говорили халиф и амиры. Но ведь после этого отдавались какие-то распоряжения, и вот этого люди уж никак не могут не знать! А раз знают они, то знаешь и ты — или можешь узнать.
Али бен Ахмад, похоже, даже обрадовался.
— Распоряжения — так почему же саййид сразу не сказал, что его интересуют распоряжения? Сразу после этого было приказано подать кофе, и к нему…
— Али, ты дразнишь разъяренного льва!
— О! О! Но я и на самом деле…
Короче говоря, в последующие полчаса мне удалось по словечку вырвать у него, что в тот же день сам король вел телефонные разговоры с повелителями некоторых ближайших государств; из африканских — только с президентом Египта, но зато со всеми ближневосточными — за исключением месопотамских стран (Ирака, Шиады и Курдистана) и Ирана — последние, вероятно, были отлучены по причине своего шиизма. Разговоры были непродолжительными, содержания их, естественно, никто не знал. Однако то, что вскоре после этого было повелено готовиться к приему высоких гостей, заставляло предположить, что созывался региональный саммит. Излишне говорить, что израильтян приглашением не обеспокоили. Хотя, думаю, они узнали о готовящейся встрече куда раньше, чем я.
— Хорошо, Али. И когда же их величества должны прибыть?
— Говорят, уже через два дня.
Излишне говорить, что израильтян приглашением не обеспокоили. Хотя, думаю, они узнали о готовящейся встрече куда раньше, чем я.
— Хорошо, Али. И когда же их величества должны прибыть?
— Говорят, уже через два дня.
— Значит, пятнадцатого мухаррама?
Великая восточная неторопливость! У нас для обсуждения такой проблемы все слетелись бы уже наутро — неофициально, разумеется.
— Теперь слушай и запоминай: я должен там присутствовать.
— Если саййиду прислали приглашение…
— Не изображай собой идиота.
— Тогда как же? Вас увидят, и… — Остальное он договорил мимически.
— Надо, чтобы не увидели.
— Аллах! Аллах!