Да, такое рассуждение было — неубиенная карта. А вот то, что Бретонский сказал относительно убеждений президента ОТК, следует основательно запомнить. Телевидение нам понадобится…
И я сделал в памяти соответствующую зарубку, одновременно говоря:
— Вы меня совершенно убедили, профессор. И все же… Выдвинуть претендента — одно дело; но ведь вопрос будет решаться на референдуме, иными словами — голосовать будут массы.
А вот то, что Бретонский сказал относительно убеждений президента ОТК, следует основательно запомнить. Телевидение нам понадобится…
И я сделал в памяти соответствующую зарубку, одновременно говоря:
— Вы меня совершенно убедили, профессор. И все же… Выдвинуть претендента — одно дело; но ведь вопрос будет решаться на референдуме, иными словами — голосовать будут массы. То есть нужно набрать пятьдесят процентов плюс один голос. Можете ли вы с такой же уверенностью предсказать реакцию всего народа?
— Я бы мог, конечно. Но гораздо более убедительно сделает это… Там, в углу, видите? Духовное лицо…
— Тот, в рясе?
— Отец Николай Троицкий. Православный иерарх — и тем не менее принимает участие в деятельности партии, представляющей совсем иные интересы. Пикантно, не правда ли? Вот поговорите с ним.
Кем является названное духовное лицо, я прекрасно знал: недаром он находился в моем списке. Но я почел своим долгом выразить сомнение:
— Я бы с великим удовольствием… но захочет ли он?
— Я вас представлю ему — думаю, он не станет отказываться. У нас с ним вполне пристойные отношения: как-никак, всякое духовное лицо имеет прямое касательство к истории России. Вы никогда не интересовались теологией? А историей Церкви? Хотя об этом поговорим как-нибудь в другой раз — надеюсь, что он представится… (Бретонский погладил взглядом Наталью, она подчеркнуто-медленно опустила глаза, и я вдруг ощутил чуть ли не приступ ревности; пришлось прибегнуть к усилию, чтобы чувство это не вырвалось наружу.) Да, поговорите с ним. Хотя сегодня тут это вряд ли удастся — ну что же, попробуйте договориться с ним на завтра — или как он сможет. Будет не менее интересно.
— Но ведь день еще не кончился…
Тут я словно накаркал. Потому что не успел я высказать мысль, как тут же в буфете начался большой скандал.
Как я потом сообразил, причиной было то, что наступил час ас-салата; и неожиданное множество присутствующих расстелило свои хумлы и принялось молиться, не обращая внимание на звонки, возвещавшие конец перерыва. Съездовский персонал счел это нарушением порядка. В ответ раздались выкрики вроде: «Ислам все равно придет — с султаном или без него!», после чего возникла и очередная потасовка.
— Уверяю вас, — грустно произнес Бретонский, ловко увернувшись от чьего-то локтя, — продолжения не будет, сейчас объявят перерыв до утра. Специально для того, чтобы не дать мне выступить; Изгонов гадит. Пока мы с вами философствовали, он, даю голову на отсечение, успел уже договориться с устроителями этого сборища. А в конце концов… — Он махнул рукой с видом полного пренебрежения.
Я громко вздохнул.
— Жаль, профессор, но я понимаю… Я очень благодарен вам за беседу. Уверен, что получится прекрасный материал. Но у меня еще два вопроса. Нет-нет, совсем крохотных, вы ответите на каждый двумя словами.
— Я, собственно, и не отказываюсь, мне кажется?
— Большое спасибо. Скажите откровенно: вас радует, что вы, так сказать, утираете нос Америке? Вы не любите ее?
Он склонил голову к плечу.
— Откровенно говоря — нет, не люблю.
— Почему же?
— Она раздражает мое эстетическое чувство. Слишком много всего — кроме такта и совести. Штаты ведут себя на планете, как слон в посудной лавке — чисто вымытый и надушенный, но все же слон, полагающий, что если от его эволюций, представляющихся ему грациозными, посуда рушится и бьется вдребезги, то виновата в том сама посуда: вольно же ей быть такой хрупкой! А место слона — не в посудной лавке, а в джунглях.
Слишком много всего — кроме такта и совести. Штаты ведут себя на планете, как слон в посудной лавке — чисто вымытый и надушенный, но все же слон, полагающий, что если от его эволюций, представляющихся ему грациозными, посуда рушится и бьется вдребезги, то виновата в том сама посуда: вольно же ей быть такой хрупкой! А место слона — не в посудной лавке, а в джунглях.
— А если джунглей нет? Повырубили?
— Тогда в зоопарке. В цирке, наконец.
— Я вас понял. Спасибо. И последнее: вам известно, когда ожидается прибытие претендента?
— На этом съезде его не будет.
— Я имею в виду — в Россию.
— Он давно в России.
— Неужели? Где же?
— Понятия не имею. Нет-нет, совершенно искренне: не знаю.
— Но когда он появится — станете ли вы добиваться аудиенции у него?
— Лично для себя? Нет.
— Почему?
— Могу вам ответить — но не для печати.
— Обещаю.
— Вы свидетельница, — обратился он к Наташе, — ваш шеф обещал. Так вот. Я не одобряю самой монархической идеи. Это раз. И не люблю мусульман — по соображениям личного порядка. Это два.
— Почему же вы…
— Да потому, — сказал он с досадой, — что сегодня у России нет иного выхода. Просто нет!
— Но, кстати: нигде ведь не говорится, что предендент исповедует ислам.