Он, разумеется, ошибся. Мое имя от рождения — Виталий Владимирович, он же, надо полагать, принял меня — ну, не знаю за кого: за араба, может быть, хотя я исторически нормальный русак. Или почти нормальный. Правда, от природы смугловат, да и последние полтора месяца, проведенные то в Эль-Ваджхе, то в Джидде — словом, на побережье Красного моря, как правило, не страдающем от отсутствия солнечного света, — добавили теплых оттенков в мою внешность. Но спутать так… Намеренная ошибка? Нет, я не встречал заговорившего никогда в жизни. И долю секунды метался в поисках подходящего к случаю ответа.
— Извините, я не подаю.
Не знаю, что возразил бы он на мое едва замаскированное оскорбление; к счастью, подоспел носильщик с газетами. Я сгреб их и, хотя дорожил минутой, не удержался, чтобы не спросить:
— Там, близ киоска — за что они его?
Носильщик, разумеется, оказался в курсе.
— За непочтение к старшим. Ехали в одном вагоне в электричке — он там не уступил места старику.
— Полицейский словно не видит.
— В такое не вмешиваются, сеид.
— Одну минутку… — снова заговорил неизвестный.
Но я уже рыбкой нырнул в машину, захлопнул дверцу и дал водителю адрес:
— Отель «Рэдисон-Славянская».
Он врубил скорость. Задок машины завибрировал — и я вместе с ним. Ощущение было неприятным.
— Задний мост? — поинтересовался я.
Он кивнул.
— Чего же так? — сказал я. — Новая машина…
Водитель аккуратно опустил стекло, сплюнул наружу и снова поднял, нажав кнопку.
— Наша работа… — пробормотал он, завершив эту процедуру. — Абы продать… — И после некоторой паузы добавил, словно угрожая кому-то:
— Вот мусульманы все схватят, дадут просраться…
— Что, много их уже понаехало?
— Да не сказать. Наших, русских, среди них все больше становится. Эти прямо-таки звереют, даже со стопарем к нему не подойдешь…
— А вы за кого? — осмелился полюбопытствовать я.
Шофер ответил не сразу:
— А пошли они все…
И, еще помолчав, добавил:
— Все будут за того, кто жить даст нормально. Чтобы если, скажем, едешь поглядеть на заграницы, относились бы, как ко всем людям и лучше даже. Только откуда такой возьмется?
— Ну а если государь?.. — не утерпел я.
— Ну, от начальства разве чего дождешься. Да еще и кого выберут?
На этот вопрос можно было бы ответить много чего; но я не стал продолжать разговор. Откинулся на спинку сиденья и хотел закрыть глаза, но раздумал: надо было смотреть, смотреть, только смотреть. Хотя бы из чистого любопытства. Все-таки интересно: что случилось в Москве за столько лет, благополучно прожитых ею без меня? И не менее занимателен незнакомец.
Хотя бы из чистого любопытства. Все-таки интересно: что случилось в Москве за столько лет, благополучно прожитых ею без меня? И не менее занимателен незнакомец. Тот, что принял меня совсем за другого человека.
Да, значит, кто-то в Москве помнит Салах-ад-Дина ибн Акбара Китоби, побывавшего здесь два с половиной года назад, в январе 2042-го, в связи с некоторыми делами, в том числе и теми, что интересовали меня сейчас. Но я-то — честь имею, Виталий Владимирович Вебер, из российских немцев, но в общем откликающийся, когда говорят: «Эй ты, русак!» — тут вот уже двадцать лет как не был. С самого дня отъезда, состоявшегося в 2025 году, от чего никуда не денешься.
…Машина взлетела на эстакаду, простершуюся над по-старому узкими ущельями Брестских улиц, чтобы на втором ярусе движения совершить, проскочив съезд на Тверскую, плавный поворот к Триумфальной. Миновали развязку, выводившую вверх — на третий ярус, на магистраль Север-Юг, и вниз — к Каретному ряду. Я пожалел, что не попросил шофера ехать улицами: отсюда, сверху, мало что можно было увидеть; придется отложить на потом.
Однако тут же я подумал, что этого «потом» может и не быть. Мы уже снизились на первый ярус на Смоленской развязке, по эстакаде промахнули над Москва-рекой левее старого Бородинского моста и оказались на поверхности земли на длинной площади перед Балканским вокзалом, бывшим Киевским. Шофер безмолвно крутил баранку. И вдруг, почти неожиданно для самого себя, я сказал ему:
— Погоди к отелю. Сделаем колечко. Хочется посмотреть — давно я тут не бывал. Развернись, выскочи на Смолягу, по Дубль-Арбату в центр, и уже оттуда, через Пречистенку — назад.
Ни слова не сказав, он пошел на разворот, чтобы спуститься на набережную.
После непростых маневров мы выбрались на Кольцо. Я держал газету в руках, но читать не стал. Мне хотелось видеть. Видеть и думать. Я доверяю первым впечатлениям. От них зависят решения. А они, в свою очередь, должны повлиять на действия. Которые, хочешь не хочешь, придется совершать.
2
С первого взгляда можно было, не ошибаясь, определить, что город сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, стал выглядеть богаче. Народу на улицах было полным-полно — всяких цветов; одевались отнюдь не бедно — но и не столь ярко, как в мои времена; в красках и покроях ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы. Бород стало побольше, несколько изменился их фасон — мне, недавно побывавшему, как уже упоминалось, на Аравийском полуострове, он не представился странным. Число машин, пожалуй, выросло — но если прежде в Москве преобладала европейско-японско-американская техника, то сейчас (показалось мне) отечественной стало значительно больше — не старых, доезжавших век одров, но современных — нижегородских, московских, уральских, красноярских, минских, кенигсбергских и еще каких-то, мне и вовсе не известных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах я пока не мог. Транспорт при движении придерживался правил, что всегда является убедительным признаком соблюдаемого порядка и спокойствия; полиции, однако, виднелось много, и, судя по автоматам, какими были вооружены городовые, она готовилась — в случае нужды — к решительным действиям. Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на час, а врагов — не шейха лично, а его миссии — было вряд ли меньше, чем сторонников. Нищих я не увидел, впрочем, это практически и невозможно из окошка машины; а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе; весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве витрин бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато всяких прохладительных виднелось множество — и не только западных.
Среди прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов — туристов или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну, что же, Москва всегда была городом разноплеменным.
Мы ехали по центру, который в любом историческом поселении наиболее консервативен и менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново — однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все же восточное, как бы из «Тысячи и одной ночи», со старых персидских миниатюр в современном толковании. Но когда мы, выкатываясь на Пречистенку, задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел, чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с той стороны валил народ: закончился намаз, видно; многие были в зеленых повязках на лбу):