Исаков пожал плечами:
— Если условия будут подходящими…
— Будут, — подтвердил генерал. — В таком случае, какие обвинения могут быть выдвинуты против государства? Оно в этом деле ни с какой стороны не окажется замешанным. Оружием торгуют фирмы, людей нанимает, предположим, некая общественная организация. Никакой Гаагский суд и никакие пусть хоть трижды объединенные нации не смогут помешать частным лицам выехать на заработки в другую страну.
— Времени маловато, — озабоченно сказал генерал Исаков.
— Надо уложиться. События должны развиваться в двух направлениях: немедленно кто-то… допустим, вы, генерал Филин, отправитесь в Тегеран — отдохнуть там недельку, пусть где-нибудь на берегу Залива. И в три дня договоритесь с их руководством. Генерал Исаков, подбор добровольцев — за вами, срок исполнения — неделя. Я дам команду оружейникам — оформлено будет так, что персы не будут иметь к операции никакого отношения.
— Опять они не заплатят, — хмуро сказал Близнюк. — Нам вообще никто не платит.
— Заплатят, — уверенно ответил генерал. — Не одним, так другим способом.
— Стоит ли нам ввязываться?..
Вслух вопрос задал Сизарев, но по легкому, как дуновение, шепотку стало ясно, что вопрос этот занимает и всех остальных.
— Разве непонятно? — спросил генерал, переводя прищуренные глаза с одного на другого. — Если мы этого не сделаем, то где-то через месяц там сменится руководство — и новое будет с нетерпением ждать указаний из Овального кабинета. Это будет означать окончательный проигрыш Ближнего и Среднего Востока, всего исламского Востока, если угодно; но он нам нужен — да и мы ему нужны не меньше, чем он нам. Иран, конечно, не представляет всего этого Востока, как и Ирак не представлял; нам, однако, нужно лишь зацепиться. Твердой ногой встать хотя бы в одном месте. Хотите сказать, что мы со Штатами все-таки союзники? Однако давно сказано: убереги меня, Господи, от друзей, а от врагов я и сам оберегусь! Достаточно мы наделали ошибок за последние десяток-полтора лет. Хватит. Еще вопросы есть?
Вопросов больше не оказалось.
— Выполняйте».
6
Я снова отложил папку. Вот, значит, когда прозвучал первый звонок: в самом начале века. И вот где главный корень той агрессивности, что столь пышно стала разрастаться в Штатах еще в конце двадцатого века. Собственно, и тогда (судя хотя бы по запискам моего деда, едва ли не последним, сохранившимся от него) всем было ясно, что подняло такую мощную волну в общественном мнении Америки: неожиданно тяжелая и, для большинства, необъяснимо тяжелая — постыдно тяжелая победа! — в очередной операции по наведению порядка в Ираке. Очень многие поняли, что такая победа является предупреждением о грядущем поражении, и для того, чтобы доказать свое право диктовать свои условия всему миру, нужна еще одна победа, быстрая и несомненная. Тогда и настала очередь Ирана — непримиримого идеологического оппонента Штатов.
Как я знал и раньше, дела тогда развернулись молниеносно: уже склонившийся было к очередному самоограничению в экспорте нефти и использовании своего воздушного пространства Иран внезапно — буквально за день — круто изменил позицию и заявил, что ни на какие уступки насильнику более не пойдет, а все те условия, что были продиктованы Тегерану за предыдущие двадцать лет, с негодованием отвергает.
Подобная наглость, естественно, требовала немедленного воздаяния; и хотя до выборов в Штатах оставалось еще полтора года, президент немедленно отдал команду, к выполнению которой все были заранее готовы. Авианосцы и так уже стояли на исходных, ракетные крейсера и две подводные лодки — тоже. Самолеты поднялись. Ракеты стартовали. Все покатилось по привычным рельсам. И тут же все перевернулось. Пошло под откос. Крылатые ракеты были перехвачены, еще не долетев до побережья, иными словами — в считанные минуты. Никто не мог понять — как. Самолеты начали падать в море — ни один из них не дотянул до посадочной палубы. Три или даже, помнится, четыре ракеты повернули назад — к своим стартовым устройствам, их пришлось взорвать самим же хозяевам, но на одной команда самоуничтожения не прошла — и крейсер, рядом с которым она финишировала, вынужден был выйти из операции. Никто не мог понять, что же происходит: иранские перехватчики не поднимались, вся авиация была, напротив, убрана в укрытия; антиракеты тоже не были запущены. На самом же деле битву в воздухе выиграли вирусы — компьютерные, разумеется, которые не позволили ни единому устройству ни в одной из выпущенных ракет и ни на одном из стартовавших истребителей сработать так, как полагалось. Идея была не новой, однако новым оказался способ внедрения вирусов, разработанный у нас — он позволял вторгаться в чужие схемы на любом расстоянии и взламывал всякую защиту. Это и было тем средством, по-видимому, которое имели в виду генералы во время записанного Филиным-старшим давнего разговора.
В Америке реакция — вероятно, благодаря неожиданности — оказалась на порядок сильнее, чем можно было предполагать. Негодование по поводу вьетнамской войны (в свое время) и даже то, что возникло после одиннадцатого сентября ноль первого года по сравнению с этим взрывом возмущения было легким бризом по сравнению с торнадо. Встал вопрос об импичменте президента. Объявили национальный траур. Демонстрировали. Но самым сильным оказалось чувство обиды на весь мир: в то время как Америка желала всем только добра и всегда и везде лишь охраняла и поддерживала мировой порядок (каким он представлялся не только Вашингтону, но и едва ли не любому американцу), неблагодарные — в первую очередь, разумеется, ближневосточные мусульмане — вместо признательности осмелились поднять руку! Кричали о возмездии; но в этом отношении имелся уже опыт того же Вьетнама, убеждавший в том, что для любого возмездия нужна прежде всего уверенность в успехе; теперь ее, естественно, не было. И сразу же стало ясно, в какое русло пойдет народное волеизъявление: «Они нас не хотят — ладно, мы им покажем!»