— Травкой балуешься?
— Не я.
Это было сказано каким-то чужим, посторонним голосом. И только тут я углядел наконец в темном углу диван и на нем — человека, похоже, спящего без задних ног.
Это было сказано каким-то чужим, посторонним голосом. И только тут я углядел наконец в темном углу диван и на нем — человека, похоже, спящего без задних ног. Правда, дыхания не было слышно. Я повернулся к ней. И сейчас только разглядел, что была девица в одном лишь халатике, с развязавшимся пояском, а под ним — только то, что я уже знал, как мне казалось, достаточно хорошо: всего лишь она сама. Какую-то секунду я пребывал в растерянности, хотя руки не забыли сразу же направить оружие на лежавшего. Потом медленно опустились: с той стороны, похоже, мне ничто не угрожало. Я снова перевел взгляд на нее.
— Надеюсь, тут не витает здоровый дух коллективизма?
Я спросил так потому, что вспомнилось: когда-то я брякнул ей, что нигде этот самый дух коллективизма не проявляется с такой силой, как при групповом изнасиловании.
Вспомнила она или нет, но поняла меня правильно.
— Больше никого.
— Прекрасно. И зачем же я тут понадобился? Подержать свечку?
Наталья задрала подбородок:
— В таком тоне я разговаривать не стану.
Ах, скажите пожалуйста!
— В таком случае зачем же? Чтобы, не откладывая, заявить, что между нами все кончено? Могла бы и повременить до утра.
— Об этом поговорим потом, — сказала Наталья как-то устало. — Сперва подойди к нему, вглядись внимательно.
Она включила верхний свет, неожиданно яркий. Я повиновался.
— Ты никогда не встречался с ним?
Я насупился, пытаясь вспомнить.
— Н-нет… По-моему, нет. Хотя — постой…
Что-то забрезжило в памяти. Отдельные черты… да, отдельные линии кого-то, пожалуй, напоминали. Сходящиеся к переносице брови. Нос с аристократической горбинкой. Высокие, чуть выдающиеся скулы. Жаль, что нельзя было посмотреть в глаза. Я покосился на Наталью:
— Но ты хоть, надеюсь, знаешь? Кто это?
Мне показалось, что она как бы сжалась, стала поменьше.
— Я думала, что… да. Но потом сообразила…
— Там? — перебил я, великолепным обличающим жестом прострев руку к дивану.
— Да… Поняла: очень похож — внешне; но это не он.
— Будь добра, побольше ясности. Не — кто?
Она глубоко вздохнула, как бы запасаясь воздухом.
— Мы с ним… то есть не с ним — с тем, за кого его приняла — были вместе. Всерьез. И, думали, надолго. Я ведь тебе сразу сказала: была замужем. Забыл? Потом я отчего-то… Ну взыграло, бывает… словом, отказалась от него. На что-то обиделась, наверное, ты же знаешь — бываем дурами…
— Про психологию, может быть, в другой раз?
— Потерпи. — На сей раз это было сказано знакомым, не допускающим возражений тоном. — Иначе ничего не поймешь.
— Да надо ли объяснять, по каким таким мотивам ты с ним переспала? Право же, не время и не место.
— К мотивам сейчас подойду. После этого я переживала. И он тоже…
В этот миг лежавший пошевелился. Я напрягся. Наталья успокоила:
— Не бойся, он усыплен глубоко.
— Обожаю наркоманов. Хотя в наше время кто не употребляет? Разве что старики вроде меня.
Хотя в наше время кто не употребляет? Разве что старики вроде меня.
Мне почудилось движение с ее стороны, прерванное в самом начале: хотела прикоснуться, что ли, но вовремя остановилась.
— Он не наркоман. Это я его…
— Травкой? Ненадежно.
— Нет. Травку — я сама… немного. А ему теперь сутки спать. Пожалуйста, больше не перебивай. На чем я?.. Да. И он тоже переживал. Наверное, мы быстро восстановили бы с ним… во всяком случае, я ему пообещала. Но случилась беда — он попал в катастрофу, долго пробыл в больнице. Был тяжел, к нему даже не пускали — я пыталась. И вот совсем недавно, перед твоим… возникновением он позвонил. И говорил, что заново родился на свет, что не может вновь найти себя и что только я, близость со мной может ему помочь: он ведь потерял в катастрофе всех — только отец выжил, но он сразу после клиники уехал куда-то на юг — долечиваться, а Павел не захотел, я ему была нужнее — так он говорил…
— Павел — это вот этот?
— Да… Паша Долинский. То есть… Ну, я ведь уже сказала. И я ему пообещала, дала слово, что все будет как раньше, даже лучше. А потом появился ты. Дальше — сам знаешь. Его для меня как бы не стало…
— Вот кто тебе звонил.
— Да. Я избегала… Уже не могла и подумать. Хотя монашкой никогда не была, но вот… Думала, он поймет, объясняла ему, что жизнь повернулась иначе. И он, правда, на пару дней умолк. А вот сегодня… появился неожиданно. Там, на съезде. Просил хотя бы поговорить — мол, вопрос жизни для него, я-де обещала, как только окажемся вместе — все вернется, а ты — так, случайность, забуду тебя быстро… Ну, что все вы в таких случаях говорите, когда неймется.
— И ты, значит…
Она кивнула, не отводя глаз:
— Но я ведь обещала — пусть и раньше. И потом — на какие-то секунды поверила, что это для него действительно — жизнь или смерть. Ради жизни другого можно ведь на многое пойти. Он и с собой собирался покончить, и говорил, что меня убьет… Поверила. А потом…
— Потом — сам вижу, — сказал я невесело, но такой горячей обиды, что была несколько минут назад, не ощутил более.