— Предотвратим катастрофу — тогда выясним.
Иванов, правильно расшифровав мой немногословный ответ, все же не почел тему закрытой; напротив, даже обиделся, кажется, тому, что я мог заподозрить его в подобной бестактности.
— Я не из любопытства, — сказал он. — Вот посмотрел на него вблизи — и почудилось, что когда-то мы с ним пересекались.
Это было уже интересно.
— Где — вспомнили? Служба, отдых, театр, гости у знакомых…
— Вот это и стараюсь сейчас сообразить. Не помню даже — здесь или за границей где-нибудь… Понимаете — ощущение непривычное: лицо его мне ничего не говорит. Но вот вазомоторика… Походка, манера поворачивать голову, наклонять ее при разговоре к правому плечу, в неподвижности — этак покручивать правой ногой, словно шейк танцует — был в старину такой танец… Это все, клянусь, где-то было уже видено.
— Взгляд, голос?
— Голоса такого я раньше не слышал, но он, может быть, и скорректирован.
— Запись анализировали?
— Послал, сейчас этим занимаются. Дело ведь не в моем интересе: знать бы — от какой он службы, легче было бы понять, чего бояться: у всех нас — свои почерки.
— Ладно, — сказал я, чтобы не тратить больше времени. — Меня, если понадобится, ищите около него.
— Вас понял.
Я поднялся на второй этаж. Здесь было более людно; большинство участников предпочитало почему-то именно этот холл, хотя отсюда был выход к задним рядам амфитеатра, а люди, как мне казалось, должны бы стремиться занять места поближе к сцене. Что это, подумал я? Осознанное — или инстинктивное ощущение того, что нечто может произойти? Массовый инстинкт? Да нет, — тут же сам себе возразил я. — Искали ведь заряд, а народ у нас опытный — сообразили, что ведь можно и не найти, камуфлет может и сработать, а если грохнет, то чем дальше от сцены, тем безопаснее.
— Искали ведь заряд, а народ у нас опытный — сообразили, что ведь можно и не найти, камуфлет может и сработать, а если грохнет, то чем дальше от сцены, тем безопаснее. Конечно, силой тут никто никого не удерживал — однако желание приобщиться к Истории оказалось, видимо, сильнее страха.
Его я увидел почти сразу и, не скрываясь, направился к нему. Он тоже заметил меня и, когда я приблизился, доброжелательно кивнул и улыбнулся.
— Вижу вас нынче в печальном одиночестве, — констатировал он. — Ну как пишется?
— Контора пишет, — сказал я безразличным тоном человека, уставшего от всего на свете.
— На то она и есть контора. Кстати, а о замысле покушения вы уже сообщили в ваш журнал?
— Что вы имеете в виду?
Он усмехнулся:
— Слухом мир полнится. Я не вижу сегодня здесь одного из нас, членов руководства партии — от ее зарубежной секции; вы понимаете, кого я имею в виду. Так вот я слышал, что он оказался заслан антиисламскими кругами Востока, но его раскрыли и взяли.
Я огляделся:
— И в самом деле, его нет. До меня эта новость, честно говоря, еще не дошла. У вас есть какие-то подробности?
— Ну откуда же. Это ведь наверняка идет по разряду секретной информации. Наша партия — не правительственная организация. До нас все доходит в последнюю очередь. А вот вы должны быть в курсе.
— Ну, — усмехнулся я, — западных журналистов тут тоже не стремятся информировать в первую очередь.
— Понимаю, понимаю…
Во время трепа я мысленно восхищался им: человек этот должен был понимать, что ходит по лезвию ножа, если уж его напарник был схвачен; может быть, впрочем, тот должен был покончить с собой, но ведь не всегда срабатывает средство — или характер. И тем не менее держался он совершенно естественно; только правая нога его никак не успокаивалась, исполняя очень сдержанный шейк.
— А что вы здесь? — спросил я. — Вам же, как одному из главных, придется, я думаю, сидеть вместе с сотоварищами в президиуме?
Он ответил мне то, что и без него кому-кому, а мне-то было хорошо известно.
— Не на сцене, — сказал он. — В первом ряду. Мы единогласно решили, что находиться в торжественный миг на одном уровне с Претендентом нам, так сказать, невместно. Мы будем в партере. Хотя с балкона бывает куда лучше видно. Будь моя воля, я смотрел бы с балкона.
Это было уже и вовсе нахально. Сукин сын.
— Интересно, а Президент почтит?..
Он пожал плечами:
— Президент, как вы знаете, в нашей партии не состоит, хотя к идеям ее относится сочувственно. Уж он-то понимает значение личной власти для России: как-никак, пробыл два срока. Но ведь и он выдвинут в претенденты — хотя, думается, жест несерьезный: рядом с двумя Романовыми у него практически никаких шансов. Вы, может быть, заметили, что и плакатов в пользу нынешнего президента почти не видно?
Я вспомнил Европейский вокзал и свои проезды по улицам и кивнул.
— Разумеется, — согласился я. — Вот если бы Романовых не было на сцене…
— Ну, — сказал он, — как бы их могло не быть?
— Я неточно выразился. Имелось в виду — если бы оба они вдруг выбыли, сошли с дорожки.
— Это маловероятно, — протянул он таким тоном, словно речь шла о пустяках. После маленькой паузы повторил: — Очень, очень маловероятно. Практически таких шансов нет.
Он сказал — шансов, — отметил я про себя. — Любопытно. Весьма.
— Ну а вы? — спросил он в свою очередь. — Тоже, наверное, займете местечко поближе?