— Сейчас. Еще секунду. Может быть, у вас найдется стакан хотя бы воды?
Она встала и вышла. Я поднялся со стула. Подошел к фотографиям. Очень старым фотографиям; хотя нет, четверть века — это же так немного, по сути. Шел, словно упираясь, но что-то влекло меня. Может быть, Ольга; она смотрела со стены прямо мне в глаза, была серьезна — однако выражение лица было таким, что казалось — вот-вот она улыбнется. Можно было подумать, что ее развлекает создавшееся положение. Нет, я понимаю, разумеется, что снимок или даже портрет — всего лишь изображение; но все же… Все же. Может быть, мне все же убежать отсюда? Дочь не моя. Зато какие-то друзья — наверняка не по преферансу и не по совместным походам в филармонию. В этом я подсознательно был уже уверен. Значит, больше тут делать нечего. Однако ноги не хотели ступать к выходу. Я перевел взгляд на Константина. Удачливый соперник из давнего времени на этот раз смотрел угрюмо. Почему?
Я отвернулся от него. Включил ящик. Транслировался какой-то очередной процесс хапуг. Эти процессы начались еще при коммунистах, потом то затихали, то снова набирали обороты — в зависимости от того, чья стояла на дворе власть. Они были очень похожи один на другой. Но люди смотрели с немалым интересом.
Ну хорошо; раз есть друзья, причем надежные, то они позаботятся и о пристойном погребении, и обо всем прочем. Мне в этом стечении обстоятельств соваться со своей помощью, даже только денежной, не следует. Наоборот, лучше всего отойти от событий подальше, благо, и собственных дел столько, что за жизнь не переделаешь.
Но я так и не успел принять какое-либо решение, как Наталья вернулась с водой. Я стал жадно пить. Горло и на самом деле пересохло. Черт знает, отчего. Обстановка ведь не таила в себе сиюминутной опасности. Или тут все же был какай-то подвох? Никогда раньше я не реагировал так необычно на какие угодно неожиданности. Переведя дыхание и поставив стакан на стол, я спросил:
— Так о чем же мне рассказывать?
Она немного подумала.
— Ну хотя бы… Почему вы пришли так поздно?
Я пожал плечами, взглянув на часы:
— Мне кажется, вполне в пределах допустимого.
Она усмехнулась одним углом рта:
— Я не об этом.
Теперь и я сообразил.
— Не знаю… Наверное, потому что никто меня тут не ждал.
— Нет. Вас ждали.
— Простите. Не верю. Кто?
— Она. Мама.
— Меня?
— Кого же еще? И сейчас, и раньше. Дед перед смертью просил отдать вам бумаги — мама все последние дни в них копалась.
Бумаги деда. Гм. Ольга, кажется, о них говорила что-то. Но так и не успела объяснить. Ничего не успела.
— Какие бумаги?
— Не знаю. Не заглядывала. У каждого — свои бумаги: у нее, у меня, у деда покойного…
Бумаг при Ольге не было. Разве что под пальто? Прокол, прокол.
— Странно, — сказал я задумчиво. — Я знаю, кем был ваш дед; обычно после смерти таких, как он, бумаги изымаются бывшими коллегами. Почему же их на этот раз не забрали?
— Хотели. Они просто не нашли их.
— А вам известно, где они?
— У нас с мамой не было секретов друг от друга.
— Это приятно.
— Так что она ждала вас. — Наталья помолчала. — И может быть, не только она. Но и я.
Это не было похоже на кокетство. Но чем еще могло быть?
— Послушайте, Наталья… Наталья Константиновна, так?
— Как будто вы не знали!
— Если бы знал, меня сейчас здесь не было бы.
— А если не знали, — проговорила она, хмурясь, — тогда и вовсе непростительно. С опозданием на двадцать с лишним лет! А ведь она ждала, ждала…
— Между прочим, мой адрес был вашей матушке известен.
— Знаю. Но ей нужен был хоть какой-то намек, подобие сигнала. Вы забыли, каким она была гордым человеком?
Уж это я прекрасно помнил.
— Почему вы… почему не сделали этого? Не могли простить ей того, что она ошиблась? Вы сами никогда не ошибались?
— Больше, чем хотелось бы, — откровенно признался я.
— Вы разве не знали, что она порвала с ним… с моим отцом почти сразу после моего рождения?
— Откуда мне было знать? Когда вы родились, я был… (я попытался вспомнить) — ну да: в Австралии. Туда такие вести не доходили: это не Германия, не Америка, не Израиль. Да и что толку говорить об этом — сейчас, когда ее нет?
— Говорить никогда не поздно, — тихо, как бы про себя сказала она. — И все равно хорошо, что вы пришли. Что я вас увидела во плоти. Знаете, в этой семье вы со временем стали легендой; а теперь легенды больше не будет.
— Вам от этого легче?
— Не знаю, — пробормотала она. — Наверное, да.
Такой разговор, чувствовал я, никуда не может привести. Да и к чему мы могли прийти? У нас не было общих путей. Но все же — зачем-то я ведь шел сюда?
— Ладно, Наташа. Минувшего не отозвать. Поговорим о нынешнем. Как вы собираетесь жить? Как у вас с деньгами, и вообще?
Она повернула голову туда и сюда, как бы для того, чтобы заново увидеть обстановку.
— У меня все в порядке.
— У меня все в порядке. Как видите.
— Денег хватает? — спросил я еще раз. — Надо ведь еще мать похоронить, это везде дорого, наверное, в Москве тоже.
Она пожала плечами:
— Денег, по-моему, никогда и никому не хватало. Но я уже привыкла жить на свои, как мама — на ее. Похоронами займутся друзья — за счет хозяйства, конечно, где она работала. Так что, пожалуйста, не предлагайте мне ничего. Пусть сохранится хоть что-то из легенды о рыцаре без страха и упрека.