— Ну как — отогрелись немножко?
Она кивнула.
— Конечно. Большое спасибо…
— Как… — я на миг запнулся, — с мамой? Помощь нужна?
Она покачала головой:
— Нет. Там делают все, что нужно.
— Когда похороны?
— Завтра. В одиннадцать. Вы придете?
Я еще не знал — смогу ли, и ответил неопределенно:
— Постараюсь.
И сразу же перешел к делу.
— Итак, вы работаете у меня, как и договаривались.
— Мне казалось, что мы еще…
— Подробности письмом. А сейчас посмотрите туда. Видите — три упитанных пчелки и между ними — майский роз, несколько уже привядший…
— Это — тот, длинный, с бабочкой?
— Попадание.
— По-моему, он старается от них отделаться — не обидно, но настойчиво.
— У вас снайперское зрение. Так вот, две секунды вам, чтобы почувствовать себя на работе.
— Тут, сейчас?
— Пора отрабатывать пирожные. Ваша задача: сделать так, чтобы он заговорил с вами и на несколько минут отложил мысль о возвращении в закрытый для простонародья буфет. Я не спрашиваю, сможете ли вы. Сможете.
Наталья лишь дернула плечиком.
— Такую работу я выполняю только сдельно.
— Принято.
— Проторгуетесь, — предупредила она, уже вставая.
Мне нужно было, чтобы она его задержала и чтобы за выигранные несколько секунд я успел настроить пишущую аппаратуру, которая была на мне, но еще не изготовленная к действию. Я вытащил из кармана бумажник, как бы подсчитывая мои ресурсы; на самом же деле я заменил кассету на новую и откалибровал микрофон на ближний прием. Одновременно я наблюдал за действиями Наташи.
Она пересекала буфетный зал, помахивая сумочкой на длинном ремешке; двигалась по дуге большого круга, и в результате, как бы направляясь совершенно в другом направлении, оказалась рядом с системой из четырех тел. Точное движение — сумочка слегка задела ногу Бретонского — виноватое выражение лица и ее шевелящиеся губы — ряд волшебных изменений лица мыслителя — боевая стойка трех дам — несколько слов Наташи, обращенных к ним, — и дамы мгновенно дематериализовались.
Я мысленно поаплодировал, уже готовый к дальнейшим действиям. И так сутуловатая фигура Бретонского изобразила и вовсе вопросительный знак — так изогнулся он, склоняясь к девице, чтобы, Господи упаси, не глядеть на нее сверху вниз; губы его разъехались, и лицо на миг сделалось совершенно похожим на одного из славных комиков кино прошлого столетия Джорджа Формби, известного под определением «Лошадиная морда с зубами в виде надгробных камней»; был еще один похожий на него, по имени Фернандель — я знал о них только потому, что унаследовал от деда неплохую видеотеку; назови я эти имена тут — вряд ли хоть один из присутствующих понял бы меня. Но зубы у Бретонского были, пожалуй, повыразительнее, чем у тех обоих; я испугался, как бы он не сгрыз бедную девочку тут же на месте, встал и двинулся к ним — еще и потому, кстати, что пришла пора вступать в игру мне.
Восприятие звуков у меня не столь изощренно, как у моей аппаратуры. И к мгновению, когда я оказался достаточно близко, чтобы разбирать слова, мыслитель успел уже наговорить, надо полагать, черт знает сколько и чего. Это меня, правда, не беспокоило: все пишется, потом можно будет прослушать не спеша, может быть, что-нибудь и пригодится… Сейчас настал миг моего комического выхода. Я синтезировал на физиономии классическое выражение оскорбленного достоинства и подступил к ним; как назло, именно в эти мгновения меня стал разбирать смех — не ко времени вспомнилась строчка из старой полублатной песенки про пивную на Дерибасовской: «Он подошел к нему походкой пеликана…» Именно так выглядел я, надвигаясь на них. Бретонский кожей ощутил что-то неладное, стрельнул глазами в меня, и его сразу же шатнуло к выходу. Но тут она как бы случайно придержала его за рукав, и он не сдвинулся с места. Честное слово, если бы мы неделю репетировали, нам не удалось бы сыграть лучше.
Я остановился, замкнув собою треугольник. Гордо откинул голову.
— Э-э… — начал было Бретонский.
— Наталья! — продекламировал я выразительно и достаточно громко. — Сколько раз я просил тебя не заводить случайных и сомнительных знакомств!
— Но, пардон… — затянул он.
— Я вовсе не виновата, — вступила она в трио. — Я случайно задела господина сумочкой, но я тут же извинилась, и он сказал…
— Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! — Я перенес на него уничтожающий взгляд. — А вы, милостивый государь! (Я добавил несколько крупинок немецкого акцента.) Пользуясь беззащитностью молодой, хрупкой женщины, вы…
Я повысил громкость на два деления воображаемой шкалы — и люди по соседству начали уже с живым интересом оглядываться.
— В столь торжественный, я бы сказал — эпохальный день, день колоссального события в истории вашей страны… вы, mein Herr, позволяете себе…
Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его голосовыми данными.
— Простите, милостивый государь, но я не позволил себе по отношению к вашей дочери ничего такого, что могло бы вызвать…
— Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью!
Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются интеллигенты в весьма элементарных ситуациях.