— Конечно же, я помню, профессор…
— Меня радует, что не приходится тратить время на изложение элементарных истин. Так вот, спохватившись, американцы решили вскочить на подножку уже уходившего поезда и совершенно неприкрыто выступили на защиту тамошних мусульман — ну и их союзников, разумеется. Соверши они что-нибудь подобное на Ближнем Востоке — в Штатах поднялся бы шум; от того же, что происходило на Балканах, еврейские интересы ни в Штатах, ни в Израиле практически не страдали; Балканы оказались тем местом, где Америка могла демонстрировать свою новую политику в отношении ислама в ее чистом виде, без помех.
Я решил подбросить ему косточку:
— Но ведь это не было первой акцией такого рода, профессор. Война за Кувейт несколькими годами раньше…
Бретонский поморщился.
— Это совсем другое. Там Штаты воевали за мусульман, но и против мусульман, то была, скажем так, семейная ссора. И политический результат с точки зрения укоренения в Исламиде был по нулям. Политика, друг мой, — не теннис, где ничьих не бывает; это скорее футбол. (Кажется, он возгордился найденным сравнением из области, в которой всякий журналист, по мнению профессора, должен разбираться профессионально; наивное заблуждение.) Для России же ситуация была тоже в достаточной мере щекотливой: чтобы сохранить хоть крохи влияния на Балканах, ей приходилось по давней традиции выступать в защиту сербов. Так что в те годы Штаты заметно продвинулись вперед в деле влияния на Исламиду, ощутимо потеснив Россию. Согласны?
— Это так очевидно…
— Все становится очевидным, друг мой, если удается предварительно понять процесс и должным образом сформулировать. Но история и есть, кроме всего прочего, наука формулировок. Итак, Штаты вырвались вперед. И процесс этот мог бы оказаться необратимым, если бы не одно крайне существенное обстоятельство. Догадываетесь, что я имею в виду?
— М-м…
— Объясняю. В отношениях с исламом американцы могут дойти лишь до определенного предела; перейти его им не дано. Для этого они — слишком демонстративно-христианская страна, слишком христианский народ.
— Но мусульман там не так уж мало…
— Это ничего не меняет. Страна выросла, возникла на протестантской основе; выбейте эту подпору — и она рухнет. — Он усмехнулся. — Ну а для нас, для России — пределов нет. Как сказал еще Блок — нам внятно все!
— И потому вы полагаете, профессор, что мы можем обогнать их в отношениях с миром ислама?
— Можем? Да мы уже обогнали их!
— Разве?
— Недоверчивый друг мой! Понимаете ли вы, при каком событии вам посчастливилось присутствовать? Вижу, что нет: вы еще не осознали… Для сравнения: вам приходилось бывать в Штатах?
— Да.
Не раз…
— Чудесно. И вы способны хоть в какой-то мере фантазировать?
Меня этот разговор забавлял, но я старался никак не показать этого.
— Н-ну… пожалуй, да. Да. Конечно.
— В таком случае попытайтесь представить себе, что вы присутствуете на собрании в той великой стране — на собрании, участники которого вознамерились выдвинуть кандидатом в президенты мусульманина.
Я мысленно усмехнулся: аргумент был неплох. Вслух же сказал:
— Да, должен сознаться — это неотразимый удар.
— Quod erat demonstrandum. [5] А тут ведь происходит именно такое событие. И выдвигать будут не в президенты: в государи всея Руси!
— Однако выдвинуть — это меньшая половина дела…
Бретонский усмехнулся с видом подавляющего превосходства.
— Уважаемый журналист! — сказал он, поблескивая глазами. — Оглянитесь вокруг, посмотрите на этих людей — только ненавязчиво, разумеется, так, чтобы они не заметили. Так. Прекрасно. Вы знаете кого-нибудь из них? Хотя бы понаслышке?
Если бы я сказал «нет», профессор не поверил бы.
— Конечно, — кивнул я. — Наш журнал внимательно следит за российской политикой.
— Очень хорошо. Не собираюсь экзаменовать вас, на этот раз поверю на слово. Допускаю, что вы знаете кое-что о каждом из них. И безусловно, среди ваших сведений имеются всякие: и те, что заставляют гордиться этими людьми, и другие, дающие право их презирать. Что удивительного: это можно сказать о любом политике. Но что бы вы ни могли сказать о каждом, ни единого из них вы не сможете упрекнуть в одном: в том, что они хоть раз в жизни поставили не на ту лошадь. Не говорю уже о том, что никому из этих политиков и в голову не приходило — поставить на осла. А вот и еще один аргумент: не кажется ли вам, что здесь убедительно отсутствуют представители той великой силы, какой является телевидение? Вы это заметили, не так ли? Спросите себя: почему? И найдете простой ответ. Генеральный директор ОТК, Объединенных Телекомпаний, — убежденный сторонник президентства. И ожидай он, что мысль о реставрации потерпит здесь убедительный провал, уверяю вас, тут ступить было бы нельзя, не наткнувшись на камеру. Но их нет; следовательно, их руководство уверено — мало того, оно знает! — что большинство участвующих партий выскажется «за». А этого показывать он никак не хочет… А теперь попробуйте опровергнуть!
Я на минуту призадумался. И правда: все эти люди, достаточно разные, имели самое малое одну общую черту: обладали сверхразвитой политической интуицией, и если они отказывались взойти на борт какого-нибудь парохода, вы могли смело держать пари на то, что судно это не дойдет до порта назначения. Ну а когда они оказывались вдруг в одной команде (что бывало крайне редко, поскольку действовали они в достаточно далеких друг от друга плоскостях общества), — акции этой команды следовало закупать оптом, если даже ради этого предстояло залезть в долги.