Полковник задумался. Крепко задумался. На его широком лице явственно отражалась напряженная работа мысли — еще чуть-чуть, и будет слышно, как в голове вертятся колесики. Наконец он решительно ответил:
— Пушкин.
— Я же говорю — кроме Пушкина!
— И еще Ленин.
Ира открыла было рот, но так ничего и не сказала. В поросячьих глазках полковника отчетливо читалась угроза. Всякий посмевший усомниться в беспредельности талантов Владимира Ильича рисковал получить в зубы пистолетной рукоятью.
— Це было, значить, вступление! — сообщил Щученко, прибавляя звук. — Щас еще много чего интересного споють, слухайте внимательней, не раскаетесь.
Он оказался прав. Услышав слова следующей песни, я изумленно раскрыл рот — голос звучал поразительно знакомо. Этот хрип узнали бы девяносто девять россиян из сотни… Правда, звучал он немного по-другому — появились дребезжащие нотки, некоторые трещинки в звучании, но это несомненно был…
— Высоцкий?! — воскликнул я.
— Ага, — кивнула Ира, слегка притопывая ножкой в такт. Благо педали нажимать не требовалось.
— А он разве не умер?…
— Да вы шо, значить, говорите, товарищ Бритва?! — ужаснулся Щученко. — Да как ваш инопланетный язык повернулся такое сказать?! Народный артист, трижды лауреат, и вдруг умер! Кушайте, как говорится, шоколад! Да шоб он еще сто лет прожил!
— Ну он старый, конечно, уже… — вздохнула Ира. — В следующем году у него юбилей — восемьдесят лет будет… Вот, товарищ пришелец, возьмите программу — почитайте, кто еще выступает…
Я углубился в чтение радиопрограммы. Действительно, там имелся полный список всех выступающих. Сегодня исполнялось пятьдесят лет некоему Милявцеву, и в честь юбилея устроили большой концерт, на котором должны были петь почти все современные звезды. Похоже, этот Милявцев — крупная шишка…
Добрая половина фамилий звучала незнакомо. Сурович, Шестаков, Хвилиани, Крабова, Ковров — кто это такие? Но многие другие имена я узнал сразу же. Кобзон, Пугачева, Газманов, Басков, Лещенко, Расторгуев — кто же их не знает? Кстати, из динамиков как раз послышался голос Расторгуева — у него даже репертуар не изменился. Еще бы — настоящее искусство ценится при любом режиме…
— Ира, а зачем вас бумагами завалили? — вспомнил я.
— А? Что? — Ирина не сразу сообразила, о чем я спрашиваю. — А, вы об этом… Да понимаете, товарищ пришелец, я там… ну… мне практику надо сдать, лето же кончается, семестр скоро…
— А где связь-то?
— Ну я не выспалась ночью, устраивает? Прилегла на кушетке… сама не заметила, как задрыхла… А Жорка, шутник… он все время так развлекается — дядя Паша с ним уже замучился… Да ладно — так даже теплее…
— А шо это вы, товарищ Сапрыкина, вдруг ночью не выспались? — как бы невзначай поинтересовался Щученко. — Ночью, значить, спать надо, а не по танцулькам шастать!
— А вы как узнали? — опешила Ира.
— Шо узнал?
— Что я на дискотеке была?
— О-па! — обрадовался полковник. — Так я шо, в самую, значить, точку попал? Це меня радовает! Буквально ткнул пальцем в небо и вот оно как вышло! Так-то, товарищ Сапрыкина, интуицию старого коня ничем, значить, не обманешь! И шо же это вы, значить, на этой дискотеке забыли? Це все есть коварные инсинуации буржуазного Запада — советский человек и комсомолец не нуждается в таких развратах и увеселениях, ясно вам? Вы комсомолка?!
— Да! — испугалась Ира.
— А непохоже! Ну-ка, дайте мне телефон председателя вашего парткому — я его, значить, пропесочу! И все КГБ, значить, пропесочить!
— Ой, не надо! — взмолилась бедная девушка, уже представившая этот ужас.
— А непохоже! Ну-ка, дайте мне телефон председателя вашего парткому — я его, значить, пропесочу! И все КГБ, значить, пропесочить!
— Ой, не надо! — взмолилась бедная девушка, уже представившая этот ужас. — Не звоните Максу, пожалуйста, Ефим Макарович!
— Ага, Максим, значить… — вытащил из портфеля лист бумаги Щученко. — Фамилия?
— Соламатин… Ефим Макарович, да он тоже там был!
— Где?
— На дискотеке! Мы с ним вместе там танцевали!
— О-па! — еще больше обрадовался полковник. Он внимательно рассмотрел девушку в бинокль и констатировал: — Настоящее гнездо разврата и подражания буржуазному, значить Западу. Це я удачно объявился — вот уже и дело сейчас заведем…
— Ну Ефим Макарович, ну пожалуйста, ну не надо дела! — побелела от страха Ира. — Это же просто дискотека — что тут такого?! Там все были!
— Хто?! Фамилии! Имена!
— Товарищ полковник, а вы не перебарщиваете? — постучал его по плечу я. — Разве советские законы запрещают в свободное время танцевать на дискотеках?
— А… нет, — задумался Щученко. — Но советский, значить, студент должен лекции писать и семинары рисовать, а не по танцулькам шастать!
— Так каникулы же! — возмутилась Ира.
— А… ну да… Ну вот шо, товарищ Ира Сапрыкина, я вас на первый раз прощаю, — неохотно разорвал листок полковник. — Раз уж товарищ Бритва за вас ходатайствует, дела заводить не буду. Но зато буду, значить, за вами приглядывать — вы у меня теперь в списке подозрительных лиц находитесь!
— А я и раньше в нем находилась… — проворчала Ира, поняв, что гроза пронеслась стороной.
— Це когда же успели?
— А помните — в прошлом году? Вы тогда в ГУМ приходили, а я тогда тоже к дяде Паше в гости зашла, а вы еще сказали, что у меня сережки слишком вызывающие, а дядя Паша сказал, что это бабушкины, а вы сказали, что хоть дедушкины?…