— Да пошел ты…
Я прицепился к стене всеми когтями и оценил расстояние. Да, тут даже не тридцать метров, а все тридцать пять… И разбега никакого не предвидится? Перепрыгну? Не перепрыгну? Неохота опять падать… Тут, правда, не жесткий асфальт, а сравнительно мягкий снегопепл, но все равно неохота.
— Раскачаемся… — пробормотал я, сворачивая хвост пружиной и прижимая его к стене. — Толчковый рычаг готов?
— Чего? — спросил Рабан.
— Толчковый рычаг готов?
— Чего? — спросил Рабан.
И я прыгнул.
Оттолкнулся всеми восемью конечностями и хвостом, расправил в полете рваные крылья на манер дельтаплана, сложил руки тройками, создав нечто вроде дополнительной опоры, и вытянул голову как можно дальше, чтобы основной удар пришелся на головное лезвие-таран.
— Джеронимо-о-о-о-о-о!!! — разнесся по округе вопль несущегося вперед яцхена.
Надеюсь, никто не обратил на это внимания. В конце концов, Лэнг то и дело оглашают дикие крики, звериное рычание, сдавленные хрипы, тоскливый вой, болезненные стоны, вздрагивающие рыдания и грязные ругательства. Так что еще один дурацкий возглас ничего особенно не добавит. Если бы мы были поближе к Кадафу, его бы вообще никто не услышал — из-за постоянного воя На-Хага там плохая слышимость. Может, именно поэтому в Ониксовом Замке звуконепроницаемые стены?
— До чего узко… — ворчал я, с трудом пропихивая в щель голову. — Может, расширить немного?
— Заметно будет.
— Да уж… Блин, совершенно не пролезаю…
— Ты, патрон, говори о чем-нибудь, так легче будет.
— О чем?
— Да хоть стишок какой-нибудь прочитай.
— Ум-м-м… Кисонька-мурысонька, где была? — вспомнил любимую считалку детства я.
— На мельнице! — поддержал игру Рабан, тут же выудивший нужные слова из моей памяти.
— Кисонька-мурысонька, что там делала?
— Мышей ловила!
— Неправильно — надо отвечать «муку молола».
— Патрон, у нас же с тобой был кот, — саркастично напомнил керанке. — Мог бы и заметить, что кошки муку не молют… не мелют. Если уж кошка пришла на мельницу, то разве только мышей половить.
— Ладно, как скажешь. Кисонька-мурысонька, что из мышей пекла?
— Пирожки.
— Кисонька-мурысонька, с кем пирожки ела?… пирожки с мышатиной, да уж…
— Одна!
— Ах ты, кисонька-мурысонька! Не ешь одна, не ешь одна!
— Э-э-э, патрон, тут сколько ни ори, а кошки едой не делятся. Попробуй, отними у нее хотя бы кусочек колбаски — такой скандалище закатит… Пожалеешь, что на свет родился.
— Это верно, — согласился я, вспомнив Вискаса. — О, протиснулся наконец-то!
— Видишь, я же говорил, проще будет.
Внутри меня поджидала небольшая зала, плотно набитая всяким старьем. Вдоль стен (каменных) сплошь стеллажи (каменные), заполненные шкатулками (каменными), статуэтками (каменными) и камнями (угадайте). Особенно сильно выделялись десятки ярко-алых ромбиков, стоящих в два ряда на самой верхней полке. Интересно, что это за штуки?
— Ну вот теперь-то мы хором скажем «Ага!», — удовлетворенно огляделся по сторонам я. — Где тут жучок?
— Да нет тут жучков, один камень кругом… Жуки у Пазузу только на кухне.
— В переносном смысле. Жучок — подслушивающее устройство.
— А, эти… Тогда прямо перед нами. Вон, шкатулка на колонне.
— Да это не колонна, просто столик одноногий, — безучастно заметил я, подходя поближе.
На столике, и в самом деле сделанном в виде древнегреческой колонны, стояла шкатулка, обитая черным бархатом.
На столике, и в самом деле сделанном в виде древнегреческой колонны, стояла шкатулка, обитая черным бархатом. Нет, пожалуй, все-таки не черным, а очень-темно-фиолетовым. Симпатичная. Но даже не обладая чувством Направления, можно почувствовать некую смутную угрозу, исходящую из недр этого безобидного предмета. Не знаю, что там прячется внутри, но явно что-то недоброе…
В общем, типичный предмет для Лэнга, тут на каждом углу что-нибудь в таком духе.
— Ну, посмотрим, что тут за… — пробормотал я, протягивая руки.
— Шухер, патрон! Прячемся!
За меня среагировали рефлексы. Ноги сгибаются в коленях, хвост упирается пружиной в пол, и я взлетаю вертикально вверх, как кузнечик. На лету выпускаю когти, зацепляюсь за резной потолок, выворачиваю руки назад, обвертываюсь крыльями на манер сигары и полностью сливаюсь с фоном.
Двустворчатые двери раскрылись и в помещение вошли трое. Сам Пазузу и еще двое — эг-мумия и Жрец Глубин. Последний меня особенно удивил — эти существа практически никогда не покидают Глубинного Царства. Они даже не могут дышать на воздухе, и здесь им приходится носить специальные дыхательные амулеты, похожие на аквалангистские маски, вырезанные из янтаря.
— Пш-ш-шаа-ш-хаашшаахх?… — спросил Жрец Глубин, указывая на шкатулку. — Пшшшааахх-е-е-еххшш?
Да, именно так звучит Глубинное Наречие, если говорить на нем на воздухе. Это подводный язык.
— Цюрмле спрашивает, то ли это самое, что ты обещал нашему господину? — перевел эг-мумия.
— А, да, — глубокомысленно кивнул Пазузу. — Красивая шкатулка. Да? Красивая черная шкатулка. Маленький ящик.
Эг-мумия и Жрец Глубин переглянулись и ехидно покачали головами. Пазузу все-таки удивительно глуп.
— Шкатулка, шкатулка… — потыкал ее пальцем архидемон. — Красивая… Черная…
— Мы взглянем сами, — приоткрыл крышку эг-мумия.