Мы не сказали ему, что этот безобидный микробиолог — ходячий мертвец. Зачем зря волновать человека? Кто его знает, как он отнесется к этому факту? Он хоть и полковник КГБ, но с зомбями раньше вряд ли встречался. С другой стороны, он и с инопланетянами раньше не встречался, а я у него не вызвал даже легчайшего любопытства. Ладно, все равно завтра я уже верну его обратно в привычное коммунистическое окружение.
— Товарищ Бритва, я у вас хотел бы, значить, уточнить некоторые организационные вопросы!
О, легок на помине. То-то раскладушка так скрипела — полковник всегда ворочается перед тем, как проснуться.
— Слушаю вас, Ефим Макарович, — вежливо повернулся я.
То-то раскладушка так скрипела — полковник всегда ворочается перед тем, как проснуться.
— Слушаю вас, Ефим Макарович, — вежливо повернулся я. — Хотите узнать, что на завтрак?
— Це я и так знаю. На завтрак, значить, еда. А сегодня у нас на повестке дня лежать еще некоторые другие несрочные, но крайне безотлагательные вопросы. Пункть, значить, первый — я так правильно понял, шо мы в параллельном мире, чье существование доказано согласно закону Эйнштейна-Ленина?
— Эйнштейна… Ленина? — выпучился на него я. — Полковник, а при чем тут Ленин? Эйнштейн правильно, он доказал… ну, по крайней мере, предположил с большой долей вероятности… но Ленин-то тут при чем?
— Вы мне здесь, значить, не коллаборационируйте! — строго потребовал Щученко. — Владимир Ильич этого буржуйского интеллигентишку, значить, вдохновлял морально! Хрен бы тот без него шо изобрел!
— Ладно, не буду спорить. В пункте первом вы правы — мы в параллельном мире. Как я вам и говорил с самого начала.
— О как! — довольно кивнул полковник. — Тогда, значить, воспоследуеть пункть второй — этот параллельный мир есть то, шо всякие научные фантасты навроде товарищей Ефремова и Булычева называють антимиром. То есть — здесь все неправильно, все наперекосяк. В правильном мире товарищ Берия жил долго и счастливо, построил коммунизм и упокоился в Мавзолее номер три! А в вашем шиворот-навывернутом его расстреляли поганые оппортунисты, и великое дело Ленина-Сталина было разрушено ко всем чертям! Я провел исследование! — потряс кипой бумаги он. — Це поганый антимир! Здесь победило Зло!
— А Берия — это Добро? — скептически спросил я.
— А як же? — удивился Щученко. — Я вам, товарищ Бритва, скажу без утайки — Владимир Ильич коммунизм задумал, Иосиф Виссарионович построил, а Лаврентий Павлович укрепил! А дальше уже проще, значить, было.
— Ну, в этом вопросе я не слишком компетентен, — признался я. — Хорошо, допустим. А дальше-то что?
— Еще не думал, — честно признался Щученко. — Я, значить, рассуждаю так — сначала сделаем оргвыводы, а потом уже из них будем делать оргвыводы. Но главное мы уже выяснили.
— Да?
— Вне всяких сомнений, товарищ Бритва! Главное — мы не имеем, значить, права оставить этот мир прозябать во тьме и невежестве! Мы просто обязаны построить здесь коммунизм!
— А мое участие обязательно?
— А шо — хочете взять самоотвод?
— Если можно.
— Не можно! Больше скажу — нельзя! Немедленно, значить, приступить к постройке счастливого коммунистического общества! Вы со мной, или мне вас расстрелять? Кстати, верните-ка мне табельное оружие — у вас на его разрешения нету.
— Не-а, не верну.
— Товарищ Бритва, це не по-товарищески! — надулся полковник. — Как я, значить, буду вас расстреливать без пистолета, а? Об этом вы подумали?
— Подумал. Потому и не верну.
Пистолет я спрятал в банке с мукой — надо же было где-то спрятать? Лучше бы, конечно, в сейфе, но у Святогневнева сейфа нет.
Щученко явно не шутил. Бравый полковник всерьез взялся за работу — и начал с того, что сбегал к киоску за газетами. Правда, цены по-прежнему вызывали у него шок — на Земле-2016 за десять рублей можно купить наручные часы. И очень неплохие. Конечно, газета, стоящая такую же сумму, возмутила Ефима Макаровича до глубины души.
Вернувшись с толстенной пачкой газет и журналов, Щученко углубился в изучение последних новостей.
Вернувшись с толстенной пачкой газет и журналов, Щученко углубился в изучение последних новостей. При этом он громко кхекал, потел, беспрерывно ел соленые помидоры и время от времени густо краснел. Коммунистическая пресса его родины до сих пор сохраняла редкое целомудрие во всем, касающемся… да просто во всем. Фотографии, считающиеся у нас всего лишь слегка фривольными, для Щученко выглядели страшнейшей порнографией.
— Шо за бредятина! — непрерывно ворчал он. — Дружить, значить, с Американщиной — во дурость-то, а? Да там же сплошь омерзительные капиталисты! Родину всю разбазарили, як чашку на осколочки раскололи…
На то, что у нас не было Третьего Потопа, он особого внимания не обратил — полковник никогда не интересовался историей, географией и прочими науками, не относящимися к современной политической обстановке. То, что у этой Москвы нет моря, он тоже пока что не заметил. А я не стал его просвещать — по себе знаю, как опасно вываливать на человека слишком большую лавину новой информации. Со мной так было — до сих пор в себя прихожу.
— Не волнуйтесь, товарищ Бритва, выручим мы этот мир из, значить, тяжелой беды, — ободрил меня полковник. — Для начала надо захватить почту и телеграф…