— Знаете, как нынче именуется сие действие?
— Должно быть, вахт?парадом, — предположил я.
— Так оно звалось до заключения рыцарственного союза. Нынче же вы присутствуете на «изготовке войск к великому крестовому походу супротив турецких басурманов?сарацин». Интересно знать, что я дальше Охты буду делать с такими молодцами?
— Вы снова в поход? — предположил я.
— Вчера император Павел изволил подписать указ, по которому я назначаюсь командовать экспедиционным корпусом против султана. А я и рад, лишь бы из великих князей никого не приставил. Толку от них не более, чем от любого из тех штабс?капитанов, что сейчас на плацу эспатонами[20] машут, а уж хлопот да забот не оберешься. Нашли, у кого уму разуму учиться — у пруссака Фридриха, которого россияне не раз смертным боем бивали!
— Когда же вы намерены отправляться? — словно между прочим поинтересовался я.
— Едва дороги укрепятся. Оно ж в России как: полгода дороги путнику в подмогу, а полгода — в помеху.
— Так, стало быть, еще успеете посетить новое мое обиталище.
— Слышал, вы Брусьев Костыль купили.
— Верно, — подтвердил я.
— О нем много чудес люди сказывают. Говорят, будто дух самого Якова Брюса тот дом сторожит.
— Покуда видеться не доводилось, — усмехнулся я.
— А было бы занятно, — усмехнулся Бонапартий. — Тише, государь идет сюда!
Я снял треуголку, приветствуя императора и в душе проклиная его нелепую манеру одеваться не по погоде. Самодержец, наметанным взглядом оценив мои пуговицы, кивнул и пошел далее.
— А то приезжайте, — я чуть наклонился к Наполеону. — Вот сразу же после вахт?парада к завтраку извольте быть.
— С радостью исполню сей приказ, — улыбнулся моей шутке генерал?адъютант. — Кухня у вашего сиятельства всегда отменная.
Тишка вбежал в библиотеку, запыхавшись от усердия.
— Хозяин, там к вам господин важный пожаловал. Граф Бонапартий.
— Так вели принять как подобает. — Я встал с высокого резного кресла и поправил теплый стеганый шлафрок.
— Ку?ка?ре?ку!!! — серебряным звоном разнеслось по библиотеке. — Ку?ка?ре?ку?у!
— Вальтер, чему ты там ребенка учишь? — появился в дверях удивленный Лис.
— Это не я. — Мое слабое оправдание, похоже, не достигло слуха обалдевшего Сергея.
— Ку?ка?ре?ку?у! — Сидевший на изящном насесте черного дерева золотой петух орал во все горло, широко разевая клюв, и громко хлопал крыльями.
ГЛАВА 18
Игры разума — людская страсть, удел богов — молчание.
Ксенофонт
Голосящий механизм сомкнул клюв после третьего крика и уставился на входную дверь ничего не выражающими бусинами эмалевых глаз.
— Это шо? Это он на меня так бурно реагирует? — Лис смерил металлическую птицу настороженным взглядом.
— Вряд ли, скорее на Наполеона, — предположил я.
— С чего бы это? Он вроде как на Москву не идет, — усомнился Сергей.
— С чего бы это? Он вроде как на Москву не идет, — усомнился Сергей.
— Мне?то откуда знать? — Я дернул плечами.
— Да уж, сразу видно, измышление не здешних мозгов. Ладно, недосуг мне тут с вами кукарекать, двинулся?ка я на почтовую станцию встречать наши пожитки. А то, сам знаешь, здесь сплошняком одна Россия, чуть петухов заслушаешься — вмиг отечественный производитель сообразит, шо полезного можно у барина отвернуть. Все, ауфвидерзейн! Чуть шо — свистите! Птичку драгоценную не забудьте покормить червонцами, их все равно у нас куры не клюют, а она, глядишь, орать с голодухи перестанет. Ладно, я пошел, не поминайте лихом!
Мой секретарь, махнув на прощание рукой, скрылся из виду, насвистывая рулады из оперы имени нашей таинственной птички, я же остался созерцать оригинал, размышляя над его загадочными свойствами.
Наполеон энергичным, не знающим удержу шагом влетел в библиотеку.
— О?о! — Генерал?адъютант императора с видом знатока обвел взглядом ряды кожных переплетов, как в нашем с Лисом мире осматривал замерший строй овеянной славой старой гвардии. — Замечательный подбор! Аристотель, Платон… — Он взял книгу, лежащую передо мной на столе. — Что тут у тебя? «Государство»? Я тоже люблю почитать его на досуге. Написано словно вчера! А иные мысли я б и вовсе приказал на специальных досках вырезать да на городских площадях для всеобщего осмысления вывешивать. — Листы пожелтевшей бумаги отозвались возмущенным шелестом на бесцеремонное с ними обращение, замелькали под быстрыми пальцами. — Вот вернейшая из них: «Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство».
— Парадокс! — усмехнулся я.
— Отнюдь, граф. Все абсолютно логично. Возьмем, к примеру, моих взбесившихся земляков. Мне неприятно было узнать, что они отрубили головы королевской семье, но это, увы, закономерность нового времени. В Англии Кромвель отсек голову Карлу I. В России свистопляска с переворотами и умерщвлениями в царской фамилии и вовсе продолжалась без малого сто лет!
— Пока вы ее не остановили, — прокомментировал я.
— Дела былые! — Бонапарт улыбнулся, опускаясь в предложенное ему кресло. — В прежние времена новая власть стремилась показать свою преемственность от старой, даже если на деле не имела к ней никакого отношения. Стоит взглянуть на историю — и мы увидим это со всей определенностью. Первые в ряду правителей обычно происходят от богов, все последующие возводили свой род либо к божественным предкам, либо к их ближайшим сподвижникам. Но времена меняются! Новые властители судеб человеческих заявляют, что власть их не от Бога. Иные доходят до наивного в своей крамольности утверждения, что Бога и вовсе не существует. Те, что искренни в своем заблуждении, напоминают малого ребенка, который пытается убедить себя, что съеденной конфеты никогда не было. Отрицание любой очевидности — плохая зашита, прежде всего от самого себя.