— Это квадриум! — словно Архимед, выскакивающий из ванны, мысленно закричал я.
— Что квадриум? — оглушенный нежданным всплеском моих чувств, настороженно переспросил Палиоли.
— Сочинения, приписываемые Цезарю: записки о галльской войне, о гражданской войне…
— Да?да, — отозвался недовольный, вероятно, несвоевременным вторжением резидент, обрывая мой страстный монолог, — а также об александрийской и африканской войнах. Я знаком с этими сочинениями с юных лет.
— Квадриум — любимая книга Наполеона, он всегда ее возит с собой. Вероятно, именно эта книга служит ключом к шифру!
— Неужто? — В голосе Умберто послышался неподдельный интерес. — Вы заметили место и год издания?
— Генуя, 1770 год. Должно быть, это книга еще из библиотеки его отца.
— Данный факт к делу отношения не имеет, — пресек мои излияния деловитый мастер банковских махинаций. — Генуя, 1770 год. Тираж скорее всего мизерный, но все же не настолько мал, чтобы эту книгу было невозможно достать. Хорошо, благодарю вас. Держите меня в курсе событий. Если ваши предположения верны, я сообщу текст дешифрованного послания.
— И на том спасибо, — буркнул я, отключая связь, так и не дождавшись заслуженной похвалы.
— Ваше сиятельство, — в дверь снова постучали, — генерал?квартирмейстер велел передать, что столы в замке Сокольниц уже накрыты. Его императорское высочество ожидает вас, дабы начать праздничный ужин в честь победы.
— Дьявольщина! Молокосос! — процедил «виновник» сегодняшней победы по?итальянски и вновь обратился к нам: — Прошу извинить меня, господа! Поверьте, ужин с героями мне был бы куда приятнее, чем предстоящее торжество на костях. Но я вынужден оставить вас, ибо наследник?цесаревич желает высказать, насколько он благодарен мне за то, что я не слушал его идиотских распоряжений. Надеюсь, однако, что меню, подготовленное моим поваром, будет ничуть не хуже, чем в Сокольнице.
История человечества, знавшая множество блистательных полководцев, — яркое свидетельство тому, что, как и гениальные живописцы, они имеют свою неподражаемую манеру создавать эпические полотна сражений и картины войн. Невозможно перепутать стройность и слаженность действий стрелковых шеренг Фридриха Великого с быстротой, глазомером и натиском Суворова. Таким же образом тонкий расчет и стремительный маневр Наполеона отличались от яростного урагана, именуемого Александр Дюма.
Не получивший правильного военного образования, этот сын нормандского маркиза и черной рабыни больше верил в счастливую звезду и собственную несгибаемую волю, чем в толковые, но скучные построения своего генерального штаба.
Ему ничего не стоило промчать верхом перед колонной гренадеров, не обращая внимания на свист пуль и вой ядер, с хохотом ворваться в центр вражеского каре, повергая в мистический ужас и панику отступающего противника.
В Европе всерьез поговаривали, что матерью базилевса Александра была не просто рабыня, а туземная колдунья, что он заговорен от любого оружия, что, вызванный из адской бездны, в него вселился дух покорителя мира — великогоязыческого царя Македонии. Десятки раз под ним убивали коня, пули сбивали с его головы треуголку и дырявили плащ, но он сам оставался цел. В последней битве уланская пика сорвала с плеча базилевса эполет, когда он вел в бой свою гвардию, чтобы сокрушить упирающийся правый фланг Багратиона, но и она даже не оцарапала повелителя французов.
Был еще один миф. Он гласил, что, ведомый неистовым духом Александра Македонского, базилевс непобедим. С этим мифом было покончено в долине невзрачной речушки Гольдбах. Конечно, вынужденное отступление боевых порядков Дюма трудно было назвать разгромом, но поле осталось за союзниками. Как стало нам известно чуть позже, узнав о праздничной вечеринке в Сокольницком замке, Дюма рвался в бой, желая под утро навестить чересчур опьяненных победой врагов. Маршалы наперебой твердили ему об усталости войск, отсутствии свежих резервов, необходимости переформировать дивизии и полки, скудном запасе пороха, пуль, зарядов для артиллерии… Он рычал, точно дикий зверь, топал ногами, рвал в клочья вызолоченный мундир, но потупившие взгляд генералы и маршалы были непреклонны — армии был нужен отдых.
Утомленные многими часами кровопролитного сражения войска отступали в хорошо укрепленный Бриен, где теперь должна была располагаться ставка повелителя французов. Именно туда и прибыл гонец из штаба союзников, предлагающий непобежденному Александру Дюма перемирие. Воодушевленные тем, что отныне в официальных реляциях именовалось «великой победой при Сокольнице», австрийцы и россияне всерьез собрались было преследовать отступившего неприятеля, но трезвый подсчет сил и резонные доводы влиятельного фаворита российского императора отвратили союзников от этой пагубной мысли. «Военная фортуна, — как заявил великому князю и австрийскому императору непреклонный корсиканец, — как и всякая женщина, благоволит дерзким, но не выносит дураков».
Мне не довелось видеть этой сцены, но оснований не верить князю Четвертинскому, слышавшему рассказ об этом казусе от Багратиона, лично на данном военном совете присутствовавшего, у меня не было. Гонец из Сокольница прибыл к Дюма в самый подходящий момент. Двойственная нормандско?африканская натура базилевса как раз дала сильный перекос в сторону его материнских корней, и переживая, должно быть, первую в жизни неудачу, Александр впал во флегматичную задумчивость и созерцание духов. Скорее всего именно они и подсказали грозному покорителю Европы согласиться на предложение своих венценосных противников.