Сегодня я спустился с холмов со стороны Скарборо к страшному и величавому мысу Фламборо, где не один мореход нашёл ужасную смерть в споре прибрежных вод и мощных течений; даже в такой погожий, приветливый день, как нынче, почти не стихает их борение и слышен за плеском высоких волн их хохот. Утёсы имеют меловую окраску; источенные, изломанные, выграненные стихиями, они приобрели причудливые очертания, отчего суеверы легко могут принять их за изваяния божеств либо окаменевших древних исполинов. Один стоит в море поодаль от берега, то ли из последних сил, то ли с угрозой воздев култышку, похожую на обвязанный обрубок конечности, изъеденный белой проказой. Были тут две скалы, прозванные Король и Королева, но до наших дней сохранилась лишь последняя. Лайелль полагает, что всё здешнее побережье подвержено постепенному разрушению: Фламборо, пишет он, уничтожается, составляющие его породы разлагаются под действием солёных брызг, причём на побережье у основания мыса разложению способствуют ещё и родники, бьющие из глинистых пластов.
Мне пришло на мысль, что если солёная и пресная вода способны с таким терпением, с такой слепою неотвратимостью созидать эти мраморные гроты и соборы, ваять невиданные фигуры — резцом ли, напором ли струй, набирающих силу в весеннюю пору, действием ли крохотных капель, протачивающих тончайшие русла, при помощи лишь земного тяготения, — если силы, заключённые в минералах, способны порождать такие образования, как сталактиты и сталагмиты, то не могут ли тысячелетиями длящиеся воздействия и побуждения внешних сил сказываться на устройстве ушныx каналов и сердечных полостей?
Чем объяснить, что рождённое, обретшее форму по причине исподволь действующих обстоятельств, наделено способностью воспроизводить эту форму в потомстве — воспроизводить тип — даже если единичная особь терпит крах? На этот вопрос, если не ошибаюсь, ответа не найдено.
Вот я срезаю с дерева веточку и выращиваю из неё целое дерево, с корнями и кроной — но как это стало возможно? Откуда узнал черенок, как образовать корни и крону?
Мы, дорогая моя, фаустовское поколение: всё стремимся познать такое, что человеку познать, может быть, и не дано (если способности человеку в самом деле Кем?то даются).
Среди прочего Лайелль рассказывает о поглощённых водами прибрежных деревнях: Оберне, Хартберне, Хайде, а также Альдборо, которая выстроена теперь заново дальше от берега. Я так и не узнал, отразилось ли исчезновение этих горестных селений в каких?нибудь легендах или преданиях — какие, сколько мне известно, бытуют, например, в Бретани, — однако на отмелях вдали от берега рыбакам попадаются остатки домов и церквей. Что ж, хоть меня и не тревожит призывный звон подводных колоколов затонувшего города Ис, зато нашёл я доморощенного британского нечистика, хобгоблина: жилище его прозвали, понятно, «Хобово Логово». Добряк хоб умеет вылечивать коклюш, (известный в этих местах как «кашель?задохлец»). Хобово Логово — пещера в береговом утёсе близ деревушки Кеттлнесс; однажды тёмной декабрьской ночью 1829 года вся деревушка сползла по скользкому склону в море.
Ты, верно, уже тревожишься, как бы я не утонул, как бы не погребли меня пески на дне пучины. Сеть мою волна унесла, что было то было: я неосмотрительно бросил её рядом, когда нашаривал в глубокой Бриггской заводи в Файли никак не дававшегося в руки полипа — но сам я цел и невредим, если не считать нескольких почётных царапин, оставленных острыми раковинами морских уточек и маленьких мидий. Ещё неделя?другая — и я с грузом мёртвых морских диковин вновь буду рядом с тобой.
— Мортимер Собрайл утверждает, — сказал Роланд, — Что проследил каждый шаг Падуба во время той экспедиции. «После долгой прогулки по Римской дороге до Пикеринга поэт, вероятно, стёр себе ноги: со мной так и было. Однако его острый глаз, должно быть, подметил больше занятных и живописных деталей, чем через много лет попались на глаза мне».
— И никаких подозрений, что у Падуба была спутница?
— Никаких. А вы бы по таким письмам что?нибудь заподозрили?
— Нет. Обычные письма мужа в отъезде: выдался свободный вечер, и его тянет поболтать с женой. Одно только бросается в глаза: он нигде не пишет: «Жаль, что тебя со мной нет» или хотя бы «Жаль, что ты не видела…» Вот и всё, что выведет литературовед на основании текста. Ещё ну разве что прямое упоминание города Ис — но что Падуб о нём знал, мы уже выяснили. Вот смотрите: если бы это вы были в таком возбуждении, как тот человек, который писал письма Кристабель, смогли бы вы каждый вечер садиться и писать жене ? А писать?то, наверно, приходилось, сидя рядом с Кристабель. Смогли бы вы сочинять такие вот… путевые очерки?
— Если бы я решил, что так надо — ради неё, Эллен, — смог бы, пожалуй.
— Ну, для этого нужно иметь жуткое самообладание и жутко двуличную натуру. А письма такие безмятежные.
— И всё?таки он как будто её ободряет — время от времени…
— Это уже натяжка: раз мы предположили…
— А Кристабель? Известно, что она делала в июне пятьдесят девятого?
— В Архиве никаких сведений. До шестидесятого года — до гибели Бланш — ничего. Вы думаете…