— Вы, конечно, знакомы с профессором Стерн? — спросила мисс Пейтел. — Она занимается Кристабель Ла Мотт.
— Я остановилась у Мод Бейли, — объяснила Леонора. — Ей позвонили, а подошла я — и вот пожалуйста. Приятно познакомиться, профессор. Надо будет поговорить об одном деле.
— Я тут задала профессору Аспидсу кое?какие вопросы насчёт значения творчества Падуба, — сказала мисс Пейтел. — Хочу теперь спросить у вас то же самое насчёт Кристабель Ла Мотт.
— Ну, спросите, — лихо ответствовала Леонора. Аспидс со сложным чувством, в котором смешивались лёгкая брезгливость, восхищение виртуозной работой и душевная дрожь, наблюдал, как Леонора мастерит незабываемый образ Кристабель, миниатюрку с ноготок: великая непризнанная поэтесса, неприметная женщина с острым взглядом и острым пером, превосходный, бескомпромиссный анализ женской сексуальности, лесбийской сексуальности, важности обыденного…
— Хорошо, — сказала мисс Пейтел. — Просто замечательно. В общем, крупное открытие, да? А под конец я спрошу, каково же значение этого открытия. Нет?нет, не отвечайте пока. Сейчас вам пора на макияж — то есть скоро на макияж. Увидимся в студии через полчаса.
Оставшись один на один с Леонорой, Аспидс насторожился. Леонора уселась рядом с ним, бедром к бедру, и, не спрашивая разрешения, взяла у него «Избранное» Падуба.
— Почитаю?ка я пока это. Я Рандольфом Генри никогда особо не увлекалась. Уж больно мужчинистый. И многословный. Старая рухлядь…
— Ну нет.
— Верно: выходит, что нет. Я вам так скажу: когда это дело выплывет, многим из нас придётся взять свои слова назад, ох многим. Книжку я у вас, профессор, пока конфискую. Так?так. Значит, нам дают три минуты, и за три минуты мы должны объяснить ненасытной почтеннейшей публике, что такого важного в этой истории. Узоры разводить будет некогда. Вам надо показать, что ваш Падуб — это ну до того круто, круче не бывает. Чтоб они кипятком писали. Чтоб визжали и плакали. Так что вы всё обдумайте и гните свою линию, как бы эта цаца вас ни сбивала. Въезжаете?
— Да… въезжаю.
— Долбите что?то одно, от этого одного будет зависеть всё.
— Понимаю. Гм. Что?то одно…
— И покруче, профессор, покруче.
И вот Аспидс и Леонора в гримёрной полулежат в креслах рядом друг с другом. Отдав себя во власть пуховки и кисточки, Аспидс смотрел, как серые паутинистые морщины у глаз исчезают под тонкими мазками крем?пудры «Макс Фактор», и ему воображались руки гримёра из похоронного бюро.
И вот Аспидс и Леонора в гримёрной полулежат в креслах рядом друг с другом. Отдав себя во власть пуховки и кисточки, Аспидс смотрел, как серые паутинистые морщины у глаз исчезают под тонкими мазками крем?пудры «Макс Фактор», и ему воображались руки гримёра из похоронного бюро. Леонора запрокинула голову и, не меняя интонации, обращалась то к Аспидсу, то к гримёрше:
— Я люблю, чтобы вот здесь, по краям век, поярче — ещё, ещё. Мне пойдёт: у меня черты крупные и цвет лица броский. Мне чем гуще, тем лучше… Так вот, профессор, как я сказала, у меня к вам разговор будет. Вам, наверно, как и мне, любопытно, куда подевалась Мод Бейли, так?.. Вот?вот, отлично. Теперь давайте?ка возле бровей розовым, погуще, чтоб в дрожь бросало. А губную помаду — алую, «смерть мужчинам». Которую, по здравом размышлении, я возьму у себя из сумочки, а то чужие телесные выделения — как бы не подцепить чего?нибудь. Только надо, конечно, тактично, чтобы без обид… Так вот, профессор, как я сказала — или нет, я же ещё ничего не сказала… В общем, я догадываюсь, куда подалась эта красавица. И ваш младший сотрудник с ней. Я сама дала ей наводку… А у вас нету таких блёсток, налепить там?сям? Люблю на экране иногда взыграть лучами: пусть видят, что учёные тоже умеют блеснуть внешностью… Ну вот, теперь я в полной боевой раскраске. Но вы, профессор, не бойтесь: я не за вашим скальпом охочусь. Мне надо вступиться за Кристабель и дать по мозгам этому гаду Мортимеру Собрайлу за то, что он не хотел включить Кристабель в свой курс, а ещё грозился подать в суд на мою хорошую подружку, за клевету. Так прямо и грозился. Придурок, правда?
— Ну почему же. В жизни бывает всякое.
— Ничего, если вам действительно дороги эти бумаги, придётся?таки называть его придурком, ведь так?
Улыбающаяся Шушайла сидела между обоими гостями передачи. Аспидс не сводил глаз с телекамер и ощущал себя пыльным барменом. Пыльным — потому что казался серым рядом с двумя разноцветными павами, пыльным из?за пудры на залитом жарким светом лице: Аспидс так и чувствовал её запах. Минута перед эфиром тянулась целую вечность, и вдруг все затараторили наперегонки и так же вдруг замолчали. О чём говорили, Аспидс запомнил плохо. Обе женщины, в пух и прах распестрённые попугайки, рассуждали о женской сексуальности и её символах при подавлении, о фее Мелюзине и грозном женском начале, о Ла Мотт и «любови, что назвать себя не смеет» [90], о неописуемом изумлении Леоноры, когда она узнала, что Кристабель, возможно, любила мужчину. Аспидс слышал собственный голос:
— Рандольф Генри Падуб — один из величайших мастеров англоязычной любовной лирики. Цикл «Аск — Эмбле» — одно из величайших произведений, изображающих истинную страсть, плотскую страсть. К кому обращены эти стихи, в точности до сих пор было неизвестно. Объяснения, которые предлагаются в наиболее авторитетных биографиях Падуба, мне всегда представлялись неубедительными и наивными. И вот теперь мы знаем имя этой женщины — мы установили, кто она, Смуглая Леди Падуба. Подобное открытие — мечта всякого учёного. Письма непременно должны остаться в Англии: они — часть нашей национальной истории.