Двухэтажное зданьице было высоким и узким, витрина напоминала поставленный на ребро открытый ларец, в котором, свешиваясь гирляндами, помещались несметные бусы и ожерелья из чёрного, сверкающего янтаря, некоторые с медальонами, некоторые без, у одних бусины огранены прихотливо, у других обточены в простые лоснящиеся шарики. Внизу витрины, словно высыпанные из корабельного сундука, прибитого волнами после кораблекрушения: запылённые горсти брошей, браслетов, кольца в прорезях бархатистого картона, чайные ложки, ножи для бумаги, чернильницы, и небольшая коллекция неживых серых раковин. Вот он, север, подумал Роланд, этот черный как уголь янтарь, эта надёжность в поделках, порою в ущерб изяществу, этот блеск, потаённый под пылью…
— А что если, — сказала Мод, — мне купить что?нибудь для Леоноры? Она, помнится, любит оригинальные ювелирные изделия.
— Здесь есть брошь, — отозвался Роланд, — в виде рукопожатия, с незабудками на оправе, и на ней подписано «Дружба».
— Да, ей наверно б понравилось…
В дверях магазинчика?ларца появилась старушка очень малого роста. Она была смуглая и морщинистая, как печёное яблоко, но здоровая и опрятная. Просторное платье?фартук в лиловый и серый цветочек, поверх чёрного тонкого джемпера — чистое и отглаженное; туфли, чёрные, из толстой кожи, на шнурках, блестят; вот только в щиколотке чулки немножко спустились. Лицо маленькое, строгое, седые волосы собраны в пучок. Глаза — голубые глаза викингов; во рту — едва он открылся — чётко видны три зуба.
— Заходите, милочка. Там, внутри, ещё больше разных вещиц. И всё настоящий уитбийский чёрный янтарь. Подделок не держим. Лучше нашего товару не сыщешь.
Стеклянная витрина прилавка напоминала саркофаг, в ней были грудой навалены нитки янтаря, маленькие и большие броши, тяжелые браслеты…
— Всё, что пожелаете, я для вас достану и покажу.
— Вот что?то интересное…
«Что?то» оказалось овальным медальоном, где вырезанная в полный рост женская фигура, слегка античных очертаний, склонялась над урной, из которой струилась вода.
— Это, милочка, викторианский траурный медальон. Вырезал его, поди, сам Томас Эндрюс. Тот самый, Её Величества янтарных дел мастер. Хорошие были тогда денёчки для Уитби, как скончался принц?консорт. Люди в те поры любили вспоминать своих покойных. Не то что нынче. Нынче с глаз долой, из сердца вон…
Мод положила медальон и попросила посмотреть «брошь дружбы» с витрины. Роланд между тем изучал бархатную картонку с прихотливыми брошами и перстнями, изготовленными из косиц и плетений нитей, очевидно, шёлковых, одни заключали в себе янтарь, другие были усыпаны жемчугом.
— Смотрится симпатично. Янтарь, жемчуг, шёлк.
— Э?э, нет, сударь. Это не шёлк! Это человеческие волосы. Траурная брошь, с волосами внутри. Посмотрите, у всех этих брошей по ободку написано «In memoriam» . [54] Они срезали локон с покойного или с покойницы на смертном одре. У волос, стало быть, жизнь продолжалась.
Роланд поглядел сквозь стекло на переплетённые прядки тонких волос.
— Старые мастера с выдумкой работали, — продолжала владелица магазина, усаживаясь на свой высокий стул за прилавком. — Чего только не изобретали из волос. Посмотрите — цепочка волосяного плетенья для часов. Или вот, извольте, браслет, как есть самая тонкая работа, из тёмного волоса, а застёжка, видите, золотое сердечко…
Роланд взял в руки этот браслет: когда б не золото застёжки, он был бы совсем невесомым и безжизненным.
— И много их покупают?
— Да не сказать чтоб много. Хотя есть охотники, коллекционеры. Охотники до всего находятся, особливо до старины.
Хотя есть охотники, коллекционеры. Охотники до всего находятся, особливо до старины. Бабочки из старых коллекций одно время были в моде. Запонки для воротничков. Даже, поверите ли, старые чугунные утюги, что на плите грели. У меня был такой аж до шестидесятого года — в шестидесятом Эдит, дочка моя, электрический велела завести, — так вот, приходил один охотник за тем утюгом… А браслет, молодой человек, работы отменной, много труда?терпенья на него пошло. И застёжка, сплошного золота, 18 каратов — для той поры роскошь была, тогда ведь всё больше из томпака [55] делали…
Старушка разложила перед Мод на стекле прилавка с дюжину брошей:
— Я вижу, вы, милочка, понимаете толк в украшениях. Вот редкостная вещица, каких в наше время не сыщешь, на ней цветы вырезаны — но это не просто цветы, это язык цветов! — здесь, смотрите, молодой человек, клематис, утёсник, анютины глазки, а всё вместе означает — «Душевная краса», «Долгая привязанность» и «Мыслей вы моих предмет». Купите для вашей дамы, чай, получше старых волос будет.
Роланд изобразил раздумье. Старушка, не слезая со стула, внезапно потянулась к зелёному платку Мод, который стягивал её волосы сложной повязкой.
— О, я вижу, у вас у самой есть знатная брошь — такие редко встретишь! — сдаётся мне, это работа той мастерской, что Исаак Гринберг завёл в Бакстергейте, — те янтари по всей Европе королевам да принцессам рассылали. Как бы мне получше эту брошь разглядеть, уважьте, сделайте милость…
Мод поднесла руки к повязке и не знала, то ли ей отстегнуть одну брошь, то ли прежде обнажить голову. Затем, с некоторой неловкостью, она сперва стащила повязку?платок с головы и положила на прилавок, потом, разнимая хитрые витки ткани, отстегнула брошь, чёрную, крупную, выпуклую, и подала старушке. Та поспешила к окну и поднесла вещицу к свету, сочившемуся сквозь пыльное стекло.