Где ребёнок? Мы все терзаемы любопытством, которое она — от хитрости или от отчаянья — обратила против нас, заставляя нас видеть в нашем любопытстве чуть ли не грех, отвергая нашу естественную заботу, естественные вопросы. Жив младенец или умер? Мальчик или девочка? Что она собирается делать дальше?
И вот что мне хочется заметить — хотя я этой мысли немного стыжусь, но я, право, уловила интересную особенность человеческой природы: невозможно любить, когда человек настолько для тебя закрыт! Я испытываю ужасную жалость, когда вижу её нынешнюю , с обтянувшимся лицом, остриженную, когда воображаю её муки. Но я не могу вообразить их по?настоящему — ибо она запирается; из?за её замкнутости моё сочувствие превращается в сердитую обиду…
Мая 9?го
Годэ сказала, если пустить сорочку младенца плавать по поверхности источника фей, фёнтенн ар хазеллу , то можно узнать, вырастет ли ребёнок крепким и здоровым, или зачахнет и умрёт. Если рукавчики сорочки наполняются ветром и тело сорочки надувается и плывёт по воде — ребёнок будет жить и благоденствовать. Но если сорочка никнет, набирает воду и идёт ко дну — ребёнок умрёт.
Батюшка сказал:
«Поскольку у нас нет ни ребёнка, ни сорочки, от этого гадания мало проку».
Да, Кристабель не сшила за всё время ни единой сорочки, только вышила несколько футляров для перьев и мой футляр для ножниц, да ещё помогала подшивать простыни.
Теперь большую часть времени она проводит у себя в комнате. Годэ говорит, что у Кристабель нет жара и она не угасает, а просто очень слаба.
Прошлой ночью мне приснился страшный сон. Будто мы стоим на берегу огромного водоёма, с поверхностью очень тёмной, и с отливом словно чёрный янтарь, но отчего?то комковатой.
Нас окружают по бокам остролисты, их целые заросли — когда я была девочкой, мы собирали эти листики с их шипиками и, двигаясь по кругу листа от шипика к шипику, легонько укалывали нежные подушечки пальцев и приговаривали: любит — не любит. (Когда я рассказала об этом Кристабель, она заметила с усмешкой: для такого гадания остролист уместней, чем маргаритки, у которых с той же целью обрывают лепестки английские девочки.) В моём ужасном сне я почему?то безотчётно боялась остролиста. Так, еле заслышав любой тонкий шорох в кустарнике, опасаешься змеиного укуса.
Нас там несколько женщин у кромки воды — сколько именно, сказать невозможно, как это нередко бывает во сне, — но я чувствую, ещё кто?то напирает мне сзади на плечи, обтесняя меня. Рядом со мной Годэ, и она пускает на воду какой?то маленький свёрток: в первый миг он весь завёрнутый и перевитый, — так обычно на картинках изображают свёрток с младенцем Моисеем, когда его прячут в камышах; но в следующий миг это крошечная сорочка, накрахмаленная, плоёная. Сорочка выплывает на середину озера — на воде нет ряби, — вздымает пустые рукавчики, пытается набрать воздуха — хочет надуться, приподняться из густой воды, но вода мало?помалу затягивает сорочку, вода похожа уже скорей на трясину, или на желе, или на жидкий смоляной камень, и во всё это время сорочка бьётся, машет своими, так сказать, ручками, хотя какие могут быть у неё ручки…
Мне достаточно ясно, о чём этот сон. Однако воображение так устроено, что сон подменяет явь. Теперь, когда я спрашиваю себя, что же сталось с ребёнком, я ясно вижу чёрный, словно обсидиановый водоём и живую белую сорочку, тонущую.
Мая 10?го
Нынче отцу пришло письмо от его знакомого, г?на Мишле, в большом конверте, а внутри имелся ещё один, меньший конверт, адресованный Кристабель. Она взяла его довольно спокойно, словно это было самое обычное послание, но, приглядевшись к почерку на конверте, вздохнула как?то судорожно и отложила письмо в сторону, не распечатывая. Батюшка говорит: г?н Мишле пишет, что письмо это от друга и писано скорее в надежде, чем в уверенности, что мисс Ла Мотт гостит у нас. Если же она не здесь, то г?н Мишле просит вернуть письмо ему, дабы отослать обратно. За весь день она так и не распечатала конверта. Не знаю, хочет ли она вскрывать его вообще.
Записка от Арианы Ле Минье к Мод Бейли.
Уважаемая профессор Бейли.
На этом месте дневник заканчивается, почти одновременно с тетрадью, в которой он вёлся. Возможно, Сабина де Керкоз возобновила дневник в другой тетради; но если это и так, другая тетрадь не найдена.
Я не стала рассказывать Вам заранее о содержании, так как хотела — немного ребяческое желание! — чтобы Вы испытали то же читательское потрясение и наслаждение, что и первооткрывательница дневника, то есть я. Когда я вернусь из Севенн, мы непременно усядемся все втроём — Вы, я и профессор Стерн — и сравним наши заметки.
Насколько я понимаю, исследователи творчества Ла Мотт всегда полагали, что Кристабель жила жизнью затворницы, в счастливом лесбийском союзе с Бланш Перстчетт. Известно ли Вам о любовнике, реальном или гипотетическом, который мог бы быть отцом ребёнка? И ещё один вопрос неизбежен: не связано ли самоубийство Бланш с историей, поведанной Сабиной? Может быть, Вы сумеете удовлетворить моё любопытство?
Хочу также сообщить Вам, что я попыталась выяснить, выжил ли ребёнок. Первая мысль, которая приходит, — справиться в обители Св. Анны; я съездила туда и лично убедилась, что в их на редкость скудном архиве нет ни малейших подтверждений пребывания Ла Мотт. (Скудность же архива оттого, что в 20?е гг. здесь служила особо усердная в вере мать?настоятельница, которая полагала — пыльные бумаги только зря занимают место и не имеют ничего общего с назначением сестринской обители, вневременным и внесуетным.