Это была последняя запись. На ней дневник неожиданно, не дотянув даже до конца года, обрывался. Были ли другие дневники? Роланд заложил бумажками страницы с записями, которые складывались — или не складывались — в рыхлое повествование. Отождествлять «Чужого» с автором писем, автора писем с Рандольфом Генри Падубом не было никаких оснований, и всё же Роланд ни на минуту не сомневался, что все трое — один и тот же человек. Почему же тогда Бланш не пишет об этом прямо? Надо бы спросить про «Чужого» у Мод Бейли. Но как её спросишь, не открыв или не выдав причины своего интереса? А потом ёжиться под её укоризненными и презрительными взглядами?
Мод Бейли высунула голову из?за двери.
— Библиотека закрывается. Что?нибудь нашли?
— Да вроде нашёл. Правда, может, это всё мои домыслы. Тут есть некоторые факты, и я хотел бы их у кого?нибудь… у вас уточнить. Можно будет сделать ксерокопию? А то я не успел выписать. Я…
Сухо:
— Плодотворно вы сегодня поработали.
А потом мягче:
— Можно сказать, не скучали.
— Не знаю, не знаю. По?моему, пустые хлопоты.
Мод уложила дневник обратно в коробку.
— Если надо помочь, я к вашим услугам, — объявила она. — Пойдёмте выпьем кофе. На факультете женской культуры есть кафетерия для преподавателей.
— А меня туда пустят?
— Разумеется, — ледяным тоном ответила Бейли.
Они присели за низкий столик в углу под рекламным плакатом университетских яслей. Со стены напротив на них смотрели реклама консультационной службы «Всё про аборты»: «Женщина вправе распоряжаться своим телом. Женщины — главная наша забота» — и афиша «Феминистского ревю»: «Только у нас! Фееричные Феечки, Роковые Вамп, Фаты Морганы, Дочери Кали. До жути прикольно, до слёз смешно — как умеют смешить и грешить только женщины». Народу в кафетерии было немного: в противоположном углу похохатывала женская компания, все до одной в джинсах, у окна, склонив друг к другу розовые головы, ощетинившиеся косичками, озабоченно беседовали две девицы. В таком окружении разительная элегантность Мод Бейли выглядела особенно необычно. Мод казалась воплощённой неприступностью, и Роланд, который от безвыходности уже решился показать ей ксерокопии писем и настроился на доверительный разговор, поневоле подвинулся ближе, как будто пришёл на свидание, и заговорил вполголоса.
— Что вы можете сказать про этого Чужого, который так перепугал Бланш Перстчетт? Волк, который рыскал вокруг дома.
— Что вы можете сказать про этого Чужого, который так перепугал Бланш Перстчетт? Волк, который рыскал вокруг дома. Что о нём известно?
— Ничего определённого. Леонора Стерн, помнится, предположила, что это некий мистер Томас Херст, молодой человек из Ричмонда: он любил бывать у Кристабель и Бланш и вместе с ними музицировать. Девушки превосходно играли на фортепьяно, а он аккомпанировал на гобое. Сохранились два письма, которые написала ему Кристабель. К одному приложено кое?что из её стихов — на наше счастье, он их сберёг. В 1860 году он на ком?то там женился и исчез со сцены. Что Херст за ними подглядывал, это скорее всего фантазии Бланш. У неё было буйное воображение.
— Притом она ревновала.
— Конечно, ревновала.
— А «письма с рассуждениями о литературе», о которых она упоминает? От кого они? Имеют они какое?нибудь отношение к Чужому?
— Насколько мне известно, нет. Она от многих получала обстоятельные письма, например, от Ковентри Патмора — его восхищала её «милая простота» и «благородное смиренномудрие». Кто ей только не писал. Вот и это могли быть письма от кого угодно. А вы думаете, от Рандольфа Генри Падуба?
— Нет. Просто… Давайте?ка я вам кое?что покажу.
Роланд достал ксерокопии писем и, пока Мод разворачивала, предупредил:
— Сначала объясню. Об их существовании даже не подозревают. Я их нашёл. И, кроме вас, никому не показывал.
— Почему? — спросила Мод, не отрываясь от чтения.
— Не знаю. Взял и оставил у себя. Почему — не знаю.
Мод дочитала.
— Что ж, — заметила она, — даты совпадают. Материала на целую историю. Основанную на одних домыслах. Она заставит многое пересмотреть. Биографию Ла Мотт. Даже представления о «Мелюзине». Эта «история про фею»… Любопытно.
— Любопытно, правда? Биографию Падуба тоже придётся пересмотреть. Его письма — они обычно такие пресные, учтивые, такие бесстрастные, а эти совсем другие.
— А где подлинники?
Роланд запнулся. Придётся сказать. Ведь без помощника не обойтись.
— Я взял их себе, — признался он. — Нашёл в одной книге и взял. Не раздумывая: взял — и всё.
Строго, но уже оживлённее:
— Но почему? Почему вы их взяли?
— Потому что они были как живые. В них звучала такая настойчивость — не мог я их оставить просто так. Меня словно толкнуло что?то. Словно озарило, как вспышка. Я хотел их вернуть на место. Я верну. На следующей неделе. Просто ещё не успел. Нет, я их не присвоил, ничего такого. Но ни Собрайлу, ни Аспидсу, ни лорду Падубу они тоже не принадлежат. То, что в них, — это очень личное. Я говорю не совсем понятно…
— Да, не совсем. В научных кругах это открытие произведёт сенсацию. А вместе с ним и вы.
— Вообще?то я действительно хотел сам заняться их исследованием, — простодушно согласился было Роланд и вдруг сообразил, что его оскорбили. — Нет?нет, что вы, я не за тем, совсем не за тем… Просто они почему?то стали мне очень дороги. Вы не понимаете. Я ведь не биограф, я литературный критик старой школы, работаю с текстами. Это не по моей части — такие вот… У меня в мыслях не было на них заработать… На следующей неделе я их верну. Я просто хотел сохранить их в тайне. Чтобы личное так и осталось личным. Я хотел их исследовать.