Отвечу так: Ваша рдеющая саламандра — огнедышащий дракон. Быть пожару.
Не может смертный, вступив в огонь, не сгореть.
Случалось в мечтах и мне похаживать в пещи огненной, подобно Седраху, Мисаху и Авденаго. [31]
Но нету у нас, у нынешних, здравомыслящих той чудотворной истовости, с какой верили в прежние времена.
Знаю теперь, что такое горение страсти; от новых опытов принуждена отказаться.
Мигрень с каждой минутой свирепей, полголовы — прямо тыквенная баклага, налитая болью.
Письмо на почту снесёт Джейн, так что отправится оно тотчас. Вы уж простите его изъяны. И меня простите.
Кристабель.
* * *
Друг мой.
Как мне понять Ваше разительное — чуть было не написал «сразителъное» — послание, которое, как я и предсказывал, летело навстречу моему и которое, как я предсказать не осмелился, заключает в себе не холодный отказ, но огненную, если подхватить Вашу метафору, загадку? Да, Вы истинный поэт: когда Вас что?то гнетет, лишает покоя, когда Вы чем?то особенно увлечены, Вы облекаете свои мысли в метафоры.
Так что же знаменует этот искристый взблеск? Отвечу: погребальный костёр, с которого Вы, мой феникс, вспорхнёте возрождённой и неизменной, — ярче прежнего заблиставшее золото, светлее прежнего сияющий взгляд — semper idem. [32]
Уж не любовь ли это так действует, что рядом с нами вырастают фантастические, нечеловеческие образы, зримые воплощения моей и Вашей природы? И вот Вы уже запросто, с лёгкостью пишете мне от лица обитательницы жаркого пламени, саламандры из очага, обернувшейся огнедышащим летучим драконом, и способны так же запросто, с лёгкостью вообразить меня тем, что означала когда?то двусмысленная моя фамилия — ясенем, Ясенем?Миродержцем, и притом спалённым дотла. У Вас — как и у меня — это стихийный дар. Там мимо нас пронеслись все стихии, составляющие мироздание: воздух, земля, огонь, вода, но мы — вспомните, умоляю! — ведь мы оставались людьми, и как же нам было тепло и покойно в окружении этих деревьев, друг у друга в объятиях, под небесной дугой.
Главное — чтобы Вы поняли: на Ваше уединение я не покушаюсь. Как бы я мог? Как бы посмел? И разве не благословенное желание Ваше вести жизнь уединенную сделало возможным наше сближение, пусть оно кое?кому и во вред?
И если в этом мы с Вами придём к согласию, то нельзя ли, пусть и умеряя себя, пусть отгородившись от мира, мимолётно — хотя любовь в силу природы своей сознаёт себя вечной, — нельзя ли нам украдкой испытать — хотел было написать: «малую толику», но малостью не обойдётся — огромное счастье? От горечи и сожалений нам всё равно не уйти, и, по мне, лучше уж сожалеть о реальном, чем о вообразившемся, о воспоминании, чем о надежде, о поступке, чем о нерешительности, о подлинной жизни, чем всего лишь о чахлых возможностях. Весь этот дотошный разбор клонится к одному: бесценная моя, приходите же в парк, позвольте мне вновь коснуться Вашей руки, давайте вновь прогуляемся под раскаты нашей благопристойной грозы. Очень может быть, что наступит минута, когда из?за сотни важных причин такая возможность у нас отнимется, но Вы ведь знаете, Вы чувствуете, как знаю и чувствую я: минута эта ещё не наступила, ещё далеко.
Не хочется отрывать перо от бумаги, не хочется складывать письмо: пока оно пишется, между нами словно протянута нить, и значит, на нас благословение. К слову о драконах, пожарах, безудержном горении: известно ли Вам, что китайский дракон, на мандаринском наречии именуемый «лун» — существо не огненной, а исключительно водной стихии? И стало быть, состоит в родстве с Вашей загадочной Мелюзиной, плещущейся в мраморной купальне. Иными словами, попадаются среди драконов создания и не столь горячие, приверженные более мирным забавам. Этот дракон красуется на китайских блюдах: синий, извивистый, с брызжущей гривой, в окружении, как мне однажды показалось, огненных хлопьев — теперь?то я понимаю, что это — струение вод.
Вот так письмо сочинилосъ! И уляжется этот исписанный лист в почтовой конторе, как бомба. Право, за последние два дня я превратился в буйного анархиста.
Я буду ждать под деревьями — день изо дня, в обычное Ваше время, — высматривая, не появится ли поблизости женская фигура, ровный, бестрепетный язык пламени, не стелется ли по земле, точно дым, серая гончая. Вы придёте, я знаю. Всякий раз всё, что с нами случалось, я знал наперёд. Подобное положение вещей для меня необычно, и нарочно я к этому не стремился, но я человек правдивый, и если что?то поистине происходит, так и говорю… И так, Вы придёте (знаю не упрямо, а смиренно).
Ваш Р. Г. П.
* * *
Милостивый государь.
Из гордости не признаюсь: «Понимала ведь, что не стоит идти — а пришла». В поступках же — признаюсь, и один из них — как я брела, трепеща, с улицы Горы Араратской к Искусительному Взгорку, а Пёс Трей с рычанием вился вокруг.
Из гордости не признаюсь: «Понимала ведь, что не стоит идти — а пришла». В поступках же — признаюсь, и один из них — как я брела, трепеща, с улицы Горы Араратской к Искусительному Взгорку, а Пёс Трей с рычанием вился вокруг. Он не любит Вас, милостивый государь — вслед за чем я могла бы прибавить: «Я тоже» или — что так и ждётся: «Как бы ни относилась к Вам я». Подарила я Вам счастье своим приходом? Сделались Вы по Вашему обещанию, как боги? [33] Поглощённая ходьбою пара, с усердием бороздящая пыль. Не замечали ли Вы — не будем пока об электричестве и гальванических толчках, — как мы робеем друг друга? Когда не на бумаге — знакомые, и только. Коротаем вместе известное время суток — а Время Вселенной замирает на миг от касания наших пальцев. — Кто же мы, кто мы? Разве не лучше свобода чистой страницы? Или — увы — слишком поздно? Не лишились ли мы первозданной невинности?