— Это уж кого что греет. У каждого свои радости в жизни.
— Я про эту находку напишу. Статью. После такого открытия и работу будет легче найти.
— Работы никакой не осталось, — сказала Вэл и прибавила: — А если что и осталось, всё равно отдадут Фергусу Вулффу.
«Вэл в своём репертуаре», — подумал Роланд: он заметил, что это замечание давно вертелось у неё на языке, но она великодушно крепилась.
— Ну, если ты считаешь, что я занимаюсь ерундой…
— Ты занимаешься тем, что тебя греет. Как и всякий, кому повезло и кого хоть что?то греет. Ты возишься со своим мертвецом. Который возился со своими мертвецами. Ну и возись на здоровье, но не всем же на него молиться. А вот я просто халтурщица несчастная, но такого на своей халтуре нагляделась. На прошлой неделе в той фирме, что экспортирует керамику, беру со стола у начальника папку, а под ней фотографии.
Как издеваются над мальчиками. Цепи, кляпы… Брр. На этой неделе у хирурга показываю класс — навожу порядок в регистратуре и вдруг натыкаюсь на историю болезни шестнадцатилетнего парнишки, которому в прошлом году ампутировали ногу. Сейчас ему делают протез — делают уже несколько месяцев, волынка страшная, — а у него на другой ноге началось то же самое. И он не знает. А я знаю. Я много чего знаю. Но всё какие?то обрывки, клочки, нелепости какие?то. Один тип полетел в Амстердам покупать алмазы, я помогала его секретарше заказать билет. Первым классом полетел, машина блеск. И вот гуляет он по берегу канала, глазеет на фасады, а кто?то подошёл сзади и пырнул ножом. И всё: остался без почки, началась гангрена — и конец. Видишь, как просто. Вот так бывает с теми, на кого я халтурю: был — и нету. А записки Рандольфа Генри Падуба — это уж такая глухая древность. Так что прости, но мне нет никакого дела, что он там оставил в своём Вико.
— Послушай, Вэл, это страшно. Ты никогда не говорила…
— Ну что ты, это очень интересно — всякие там подробности, которые подсматриваешь на халтуре в замочную скважину. Только уж больно они нелепые, толку от них ни на грош. Я тебе, кажется, завидую: ты по крохам восстанавливаешь мировоззрение своего душки Падуба. Но тебе?то какой толк от твоих занятий, а, Кротишка? У самого?то у тебя есть мировоззрение? И как ты думаешь выбираться из этой дыры, в конце?то концов? Или так и проживём всю жизнь под потолком, с которого капает кошачья моча, так и будем сидеть друг у друга на голове?
Она чем?то расстроена, сообразил Роланд. Так расстроена, что несколько раз произнесла «греет» — словечко не из её лексикона. Может, кто?то её потискал? Или не захотел потискать? Нет, это подленькая мысль. Гнев, раздражение — это её стихия, это её «греет». Уж Роланд знает. Он вообще знает её чересчур хорошо, в том?то и беда. Роланд подошёл к Вэл и ласково погладил её шею. Вэл сердито фыркнула, нахохлилась, но скоро оттаяла. Чуть погодя они уже лежали в постели.
Он так и не рассказал, так и не смог рассказать ей про свою тайком совершённую кражу. Поздно вечером в ванной он ещё раз пробежал оба письма. «Милостивая государыня! Мысли о нашей необычной беседе не покидают меня ни на минуту…», «Милостивая государыня! Я то и дело возвращаюсь в мыслях к нашей приятной и неожиданной беседе…» Настойчивые, недописанные письма. Пронзительные строки. До сих пор Роланда не слишком занимала давно закончившаяся телесная жизнь Рандольфа Генри Падуба. Тратить время на посещение дома на Рассел?стрит, сидеть, как бывало сиживал Падуб, на каменных ступенях в саду — это скорее в духе Собрайла. Роланду нравилось постигать работу ума Падуба, угадывать её в извилистом строе фразы, наблюдать, как она вдруг проступает в неожиданном выборе эпитета. Но эти мёртвые письма вызывали у него трепет, трепет прямо?таки физический. И всё из?за их незаконченности. В воображении возникал не Рандольф Генри Падуб, строчащий пером по бумаге, а только его пальцы, давным?давно истлевшие: вот они берут эти полуисписанные листки, складывают их, помещают в книгу. Письма не выброшены — сохранены… Кто она? Надо разобраться.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
…В подземной мгле,
Где Нидхёгг, аспидночешуйный гад,
У Древа?Миродержца средь корней
Склубившись, гложет их густую вязь.
Р. Г. Падуб, «Рагнарёк», III
На другое утро, пока Вэл ещё наносила на лицо свою секретарскую раскраску, Роланд сел на велосипед и отправился в Блумсбери. Он ехал, с опасностью для жизни лавируя в автомобильном потоке, который растянувшимся на пять миль зловонным червячищем полз по Мосту Патни, по Набережной, через Парламентскую площадь. Кабинет Роланда в колледже не был за ним закреплён, он просто занимал эту комнату с молчаливого согласия администрации, когда проводил индивидуальные занятия со студентами.
Кабинет Роланда в колледже не был за ним закреплён, он просто занимал эту комнату с молчаливого согласия администрации, когда проводил индивидуальные занятия со студентами. Уединясь в тишине кабинета, Роланд распаковал нехитрый скарб, привезённый на багажнике велосипеда, и прошёл в подсобку, где возле мойки в чайных потёках, среди замызганных полотенец примостился массивный ксерокс. Пока машина, урча и жужжа вентилятором, разогревалась, Роланд перечитал оба письма. Потом положил их на тёмное стекло, под которым прокатились зелёные сполохи. И машина выплюнула горячие, пахнущие химикатами листы со спектрограммами рукописных текстов: пустота по закраинам вышла на копиях чёрной, как у подлинников, окаймлённых чернотой вековой пыли. Совесть его чиста: он записал свой долг факультету в журнале учёта, лежавшем на краю мойки. «Роланд Митчелл, 2 стр., 10 пенсов». Совесть его нечиста. Теперь у него есть добротные копии, и он может незаметно сунуть письма обратно в библиотечный том Вико. Может, но не хочет. Роланду уже казалось, что письма принадлежат ему. Он всегда с некоторым презрением поглядывал на тех, кто млеет при виде всякой реликвии, хранящей прикосновение кого?нибудь из великих: щегольской трости Бальзака, флажолета Роберта Луиса Стивенсона, чёрной кружевной мантильи Джордж Элиот. Мортимер Собрайл имел обыкновение доставать из внутреннего кармашка золотую «луковицу» Рандольфа Генри Падуба и исчислять время по часам поэта. Ксерокопии Роланда были чётче и чище, чем выцветшие, рыжевато?серые строки подлинника, на копиях чёрные строки отливали свежим лаковым блеском: по?видимому, машину совсем недавно заправили порошком. Пусть так, но расставаться с подлинниками Роланд не хотел.