— У тебя счастливый вид, Вэл, — невольно вырвалось у Роланда…
— Решила, хватит мне быть горемыкой.
— Я тебя искал. Звонил, звонил. Хотел узнать, как у тебя дела.
— Напрасно волновался. Я подумала, если ты можешь исчезнуть, чем я хуже? Взяла и тоже исчезла.
— Что ж, я рад.
— Я выхожу замуж за Эвана.
— Я выхожу замуж за Эвана.
— Я и говорю, я рад.
— Надеюсь, хоть капельку обидно?
— Конечно. Но ты сногсшибательно…
— А сам, счастлив?
— В чём?то да. А вообще сплошные трудности, путаница…
— За квартиру заплачено по первую неделю октября. То бишь по эту неделю.
— Я не про деньги. Я про жизнь.
— Сейчас Эван расскажет про письма вашей парочки. Вот уж где путаница так путаница!
Расположились в уютном углу большой ресторанной залы — стены отделаны деревом, светильники хрустальные в форме канделябров. Стол с тугой розовой скатертью и такими же накрахмаленными розовыми салфетками. Посередине стола букет из осенних цветов: розовые с проседью астры, и иловатые хризантемы, несколько фрезий. Под заказанное Эваном шампанское приступили к ужину, состоявшему из копчёной сёмги, фазана с охотничьим гарниром и хлебным соусом, сыра стильтон и лимонного суфле. Фазан показался Роланду жестковатым; соус напомнил о рождественском ужине, что готовила в детстве мать. Беседа за столом началась с разговора о погоде, какой имеют обыкновение заводить только англичане; покуда шёл этот разговор, среди присутствующих, тоже чисто по?английски, пролетали маленькие чувственные вихри. Роланд видел: Вэл изучает его спутницу и быстро выносит вердикт — красивая, холодная особа; а Мод тем временем оценивает Вэл и заодно его самого по отношению к Вэл и делает какой?то сложный вывод, но какой — ему не понять. Он чувствовал, что весёлая, непринуждённая сердечность Эвана не оставляет обеих женщин равнодушными. Эван смешит всех какой?то шуткой — Вэл смеётся, и светится от гордости за него, Мод улыбается, немного застенчиво, но по?настоящему. Подали хорошее бургундское, ещё больше располагавшее к веселью. Выяснилось, что у Мод и Тоби Бинга есть общие друзья детства. С Эваном Мод рассуждала об охоте. Роланд приютился где?то на окраине общего разговора, чувствуя себя посторонним наблюдателем. Он поинтересовался у Тоби Бинга, как здоровье Джоан Бейли, и узнал, что леди Бейли довольно долго была в больнице, но теперь снова дома.
— Мортимер Собрайл внушил сэру Джорджу, что если покупателем переписки будет он, то выручки хватит и на ремонт Сил?Корта, и на самое современное кресло?коляску.
— Что ж, — сказал Роланд, — пусть хоть кому?то будет польза.
— Кому именно? — переспросил Эван, внимательно посмотрев на него через стол. — Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. — Он повернулся к Мод: — Кому принадлежат авторские права на стихи и сказки Ла Мотт?
— Нам, — ответила Мод. — Моей семье. Да, именно так. Все оригиналы переданы на хранение в Информационный центр факультета женской культуры в Линкольне. Где я сама работаю. Сейчас перечислю, что у нас там есть: рукописи «Мелюзины», «Города Ис», две рукописные книги сказок и большое количество листков разрозненных стихов. С письмами у нас небогато. Дневник Бланш Перстчетт мы приобрели на распродаже Сотби — приобрели почти тайком, чтоб не переплачивать. Исследования женской культуры пока плохо финансируются. После того как наследие Ла Мотт будет опубликовано, срок наших авторских прав истечёт через пятьдесят лет, как обычно.
— Вам никогда не приходило в голову, что права на часть переписки, а именно на письма Кристабель, тоже могут принадлежать вам?
— Приходило, но что толку. Никакого законного завещания Кристабель, насколько мне известно, не оставила. Происходило всё следующим образом: когда Кристабель умерла в тысяча восемьсот девяностом году, её сестра София собрала все её бумаги и особой посылкой отправила своей дочери, Мэй. Мэй — моя прапрабабка. В то время ей было около тридцати лет.
Мой прадедушка, её сын, родился в тысяча восемьсот восьмидесятом. А замуж она вышла тремя годами раньше, в семьдесят восьмом. Из?за этого замужества у неё возникли нелады с отцом, тогдашним сэром Джорджем. Не одобрял старик браков между двоюродными, она ведь вышла за братца! И семьи с тех пор не ладили. Ну вот, София отправила дочери бумаги, а при бумагах письмо, я сейчас не помню слово в слово, но примерно такое: «Моя милая Мэй, я должна сообщить тебе очень печальное известие: прошлою ночью скоропостижно скончалась моя дорогая сестра Кристабель. Она часто выражала желание, чтобы все её бумаги и рукописи стихов перешли к тебе — ты моя единственная дочь, а она всегда считала, что важные вещи должны передаваться в семье по женской линии. Посылаю тебе всё, что смогла отыскать. Какова подлинная ценность этих бумаг и велик ли их интерес для потомства, я не разумею, но пребываю в надежде, что ты заботливо их сохранишь, так как Кристабель полагала (и имела к тому же мнения людей сведущих), что её поэзия — пусть это пока широко и не признано — весьма высоких достоинств». Дальше там говорилось: было бы очень хорошо, если бы Мэй смогла приехать на похороны, но она (София) знает, что последние роды у Мэй прошли не слишком гладко и сейчас много забот. Словом, нет никаких свидетельств, что Мэй была на похоронах Кристабель. Но архив тёти она сохранила, хотя, кажется, мало интересовалась стихами.