Я написала нечто важное, предназначенное лишь для его глаз — не могу сказать Вам, что именно — и запечатала в конверте. Если Вы пожелаете прочесть, то конверт в Ваших руках, но пусть он прежде посмотрит сам и решит.
А если он не захочет читать, или ему слишком нездоровится… тогда, миссис Падуб, я опять оказываюсь в Ваших руках, поступайте с этим моим залогом как Вам видится нужным и как Вы на то имеете право.
Я причинила большой вред, но не имела и в мыслях вредить Вам, Бог тому свидетель, и я надеюсь, что из?за меня не случилось беды — во всяком случае, ничего непоправимого для Вас.
Верите ли, я буду благодарна, если мне выйдет от Вас хоть одна ответная строка — что бы в ней ни было — прощение… жалость… или даже гнев? — но неужто я достойна теперь гнева?
Я живу в башне — как старая ведьма, и сочиняю стихи, которые никому не нужны…
Если вы, являя добросердечие, сообщите мне о его положении — я не устану благодарить Бога и Вас за эту милость. Предаю себя в Ваши руки.
Ваша
Кристабель Ла Мотт.
Весь последний месяц его жизни она носила с собою оба письма, это и то, нераспечатанное: она выходила из комнаты по делам, и вновь возвращалась в чертог общих воспоминаний, и ощущала конверт в кармане, точно острый нож.
Она приносила ему изящно составленные букеты. Жасмин, лиловатый морозник, тепличные фиалки.
«Морозник, Helleborus niger… [101] Отчего зелёные лепестки так таинственны, Эллен? Помнишь, мы читали Гёте… метаморфозы растений… в одном малом средоточено всё… листья… лепестки…»
«Это было в тот год, когда ты написал о Лазаре».
«Да, Лазарь… Etiam si mortuus fuerit… [102] Как думаешь в сердце твоём — наша жизнь продолжается… после?..»
Склонив голову, она долго искала правдивый ответ:
«Нам это обетовано… люди столь дивные существа, каждый из нас неповторим… не может быть, чтоб мы исчезали, уходили в никуда. А вообще не знаю, Рандольф, не знаю…»
«Если нет ничего, я не буду… чувствовать холода. Но ты положи меня, слышишь, милая, положи меня на вольном воздухе… не хочу быть запертым в Вестминстерском аббатстве. Хочу лежать в вольной земле, на воздухе!.. Не плачь, Эллен. Ничего тут не переменишь. Всё правильно. Мне не жаль, как сложилась жизнь… ты меня понимаешь… Я жил…»
За пределами комнаты она сочиняла в голове письма.
«Я не могу отдать ему Вашего письма, он сейчас спокоен, почти счастлив, как могу я тревожить покой его души в этот час?»
«Имею Вам сообщить, что я всегда знала о ваших… о вашей?..» О чём? Об отношениях, о связи, о любви?..
«Хочу сообщить Вам, что мой муж рассказал мне, давным?давно, добровольно и честно, о своём чувстве к Вам, после чего это дело, понятое между нами, было отставлено навсегда как прошлое и понятое между нами».
Слова «понятое между нами» звучат как?то странно, но хорошо выражают смысл.
«Я Вам признательна за уверение, что Вы ничего обо мне не знаете. Могу и Вас заверить с подобной же искренностью, что не знаю в подробностях о Вас — лишь самое простое, как имя и проч., и что муж мой любил Вас, с его же слов».
Одна старуха отвечает другой. Другой, которая называет себя ведьмой из башни.
«Как можете Вы просить меня об этом, как можете вторгаться в нашу с ним жизнь, которой уж почти не осталось, в наш с ним мир, где мы добры друг к другу и связаны неизречимыми узами; как можете омрачать последние дни, не только его, но и мои последние дни, ведь он моё единственное счастье, и скоро я это счастье утрачу навеки, как Вы не понимаете, — я не могу отдать ему Ваше письмо!»
Но на бумаге она так и не написала ни строчки.
Она сидела возле него, искусно оплетая браслетку чёрного шёлка своими и его волосами. На груди у ней брошь, что он когда?то прислал ей в подарок из Уитби: в чёрном янтаре тонко вырезаны, седовато отблескивают розы Йорка. Волосы, седые или седоватые, отблескивают вот так же на чёрном шёлке…
«Браслет волос на костяном запястьи… Как вновь мою могилу отворят… — забормотал он.
Волосы, седые или седоватые, отблескивают вот так же на чёрном шёлке…
«Браслет волос на костяном запястьи… Как вновь мою могилу отворят… — забормотал он. — Помнишь у Донна? [103] Это стихотворенье… мне всегда чудилось… оно наше… про нас с тобой… да?да…»
Это был один из плохих, тяжёлых дней. Редкие минуты ясности перемежались часами, когда его сознание словно странствовало где?то далеко — знать бы где?..
«Странная штука… сон. Можно оказаться… повсюду. Поля… сады… иные миры… Во сне у человека бывает… другая ипостась».
«Да, милый, наверное. Мы очень мало знаем о нашей собственной жизни. О собственном знании».
«Там, в летних полях… я её видел… поймал на взмах ресниц… Нужно было мне о ней… позаботиться. Но разве я мог? Я бы только ей повредил… Что это ты такое делаешь, Эллен?»
«Плету браслет. Из наших с тобой волос».
«У меня в часах. Её волосы. Скажи ей».
«Сказать ей что?»
«Не помню…» — Он снова закрыл глаза.
Действительно, в часах были волосы. Длинная изящная косица, бледно?золотистая. Аккуратно перевязанная светло?голубой ленточкой. Она положила её перед собою на стол…
«Имею сообщить Вам, что я давным?давно знаю о Вашем существованьи; мой муж рассказал мне, добровольно и честно, о своих чувствах к Вам…»