Надеюсь в следующем письме получить известие, что Вы — и, конечно, мисс Перстчетт — уже в добром здравии и яркое вешнее солнце вам опять нипочём. А ещё надеюсь, что следующее письмо не принесёт известия о новых посещениях лекций, трактующих о чудесах: я не убеждён, что такие лекции действуют благотворно.
А ещё надеюсь, что следующее письмо не принесёт известия о новых посещениях лекций, трактующих о чудесах: я не убеждён, что такие лекции действуют благотворно. Но раз уж Вы позволяете лицезреть себя квакерам и столоверченцам, не буду и я терять надежду как?нибудь продолжить с Вами разговор о стихотворстве и — кто знает — вкусить?таки ломтиков зелёных ломтиков?планисфер.
* * *
Уважаемый мистер Падуб.
В дому, откуда я пишу, печаль, и мне придётся быть немногословной: у меня на руках беспомощная больная, бедняжка Бланш; совершенно измученная чудовищными головными болями и приступами дурноты, она лежит пластом, не в силах закончить работу, а работа для неё — это жизнь. Сейчас она пишет картину, изображающую Мерлина и Вивиан в миг её торжества — когда она произносит заклинание, от которого волшебник, подпав её чарам, погружается в беспробудный сон. Мы очень надеемся, что картина удастся: всё в ней смутный намёк, повсюду внятность отделки, — но Бланш так расхворалась, что сделалась к работе неспособна. Моё здоровье не лучше, но я приготовляю себе лечебные отвары, прикладываю ко лбу мокрые платки — лечусь как могу.
От прочих домочадцев — служанки Джейн, пса Трея и канарейки Монсинъора Дорато — проку никакого. Джейн сиделка старательная, но неумелая, пёс же Трей только слоняется по дому, а в глазах не сострадание, а укор: что же это никто не погуляет с ним в парке, не пошвыряет, чтобы он приносил, занятные палочки?..
Словом, письмо это будет не длинным.
Мне так отрадно, что Вы пишете о «Мелюзине» как о деле решённом — которое осталось только исполнить.
Я хочу рассказать, как родился этот замысел. — Было это в далёком туманном прошлом, когда я, совсем ещё девочка, жила в доме моего дорогого батюшки — он в ту пору составлял Mythologie Francaise, великий труд, о котором я тогда имела неясные и несообразные представления. Но хотя я и не знала, что такое этот opus magnum [10], как в шутку называл его батюшка, зато твёрдо знала, что мой папа умеет рассказывать такие славные истории, каких не расскажет ни один другой папа — ни одна мама — ни одна нянюшка мыслимые и немыслимые. Когда на него находила охота рассказывать, он, бывало, говорил со мною совсем как Кольриджев Старый Мореход [11] (мой горячо любимый знакомец с малых лет — благодаря батюшке). А ещё он, бывало, беседовал со мною как с собратом?учёным, подвизающимся на одном с ним поприще, с человеком теоретического ума и обширных сведений — причём беседовал на трёх или четырёх языках, ибо размышлял он на французском, английском, на латыни и, разумеется, на бретонском. (Размышлять на немецком — по причине, о которой я скажу дальше, — он не любил, но умел и, когда понуждали обстоятельства, думал и по?немецки.) Он часто — очень часто — рассказывал мне историю про Мелюзину: по его словам, само существование подлинно французской мифологии весьма сомнительно, однако если она всё же существовала, то повесть о Мелюзине — одна из её вершин, одна из ярчайших звёзд на её небосклоне. Он мечтал сделать для французов то же, что сделали братья Гримм для немцев: изложить пред?историю народа так, как запечатлелась она в преданиях и легендах, выявить наидревнейшую мысль народную, подобно тому, как барон Кювье из нескольких костей, давших ему подсказку о предполагаемой соединительной ткани, при помощи догадливости и силою умозаключений составил облик мегатерия. Но тогда как Германия и Скандинавия — кладезь мифов и легенд, из которых и Вы заимствовали картины для своего «Рагнарёка», у нас, французов, только и есть что рассказы о нечисти, населяющей ту или иную местность, да бытовые истории о проделках деревенских плутов. — Да ещё бретонские — они же британские — сказания о короле Артуре и его рыцарях, и ещё друиды, о которых мой добрый родитель отзывался с таким уважением, и менгиры, и дольмены [12], но ни гномов, ни эльфов — а они есть даже у англичан — мы не знаем.
— Да ещё бретонские — они же британские — сказания о короле Артуре и его рыцарях, и ещё друиды, о которых мой добрый родитель отзывался с таким уважением, и менгиры, и дольмены [12], но ни гномов, ни эльфов — а они есть даже у англичан — мы не знаем. Правда, у нас есть dames blanches, fate bianche [13] — я это перевожу: «беляницы» — к которым, как полагал батюшка, можно некоторым образом причислить и Мелюзину, ибо она появляется как провозвестница смерти.,.
Как жаль, что Вам не довелось познакомиться с моим батюшкой. Вы бы нашли в нём восхитительного собеседника. Не было такого в интересующей его области, чего бы он ни знал, и всё это не мёртвые знания, а живые, яркие, такие важные для нашей повседневности. Лицо его — худощавое, морщинистое, вечно бледное — было всегда печально. Я думала, ему грустно оттого, что у французов нет своей мифологии — так вывела я из его речей. Теперь же мне кажется — это было от неприкаянности: он, которого больше всего на свете занимали хранители домашнего очага, лары, и пенаты, — не имел родного дома.