— Можно посмотреть , что она там написала? Это может быть… — он отмёл слово «важно», — …это может мне пригодиться для работы. Сам я «Мелюзину» не читал. О ней, кажется, сейчас снова заговорили.
— А я в своё время за неё принималась, раза два?три. Страшно тягомотно и непонятно. Готика, прямо викторианская готика. Какая?то диковатая , словно не женщина писала.
— Беатриса, вы мне покажете эту запись миссис Падуб?
— Минуточку. — Беатриса поднялась из?за стола и сунула голову в тёмное нутро металлического, цвета хаки, шкафа, где лежали дневники. Роланд увидел перед собой её дебелые ляжки, обтянутые твидом.
— Как я сказала? Тысяча восемьсот семьдесят второй? — глухо пророкотал в шкафу голос Беатрисы, и она нехотя вытащила нужный том в кожаном переплёте, с алым и фиолетовым форзацами в мраморных разводах.
Держа книгу так, чтобы было видно и ей и Роланду, она стала переворачивать листы. — Вот, — наконец объявила она. — Вот начало.
И она прочла вслух:
— «Сегодня я приступила к «Фее Мелюзине», купленной в понедельник у Хэтчерда. Что?то мне в ней откроется? Пока что одолела лишь изрядно затянутое вступление, которое показалось мне некстати перегруженным учёностью. Дочитала до появления рыцаря Раймондина и его встречи со светозарной дамой близ Источника Жажды Утолимой — это мне понравилось больше. У мисс Ла Мотт несомненный дар повергать читателя в трепет».
— Беатриса…
— И что, вот такие рассуждения вам…
— Беатриса, можно я сам почитаю, выпишу кое?что?
— Дневники отсюда выносить нельзя.
— Я на краешке стола. Не стесню?
— Да нет вроде. Можете взять стул, я только книги с него уберу…
— Давайте я сам…
— Располагайтесь вон там, напротив меня. Сейчас разгребу местечко.
Пока они расчищали место на столе, в дверях появился Мортимер Собрайл. В лучах его светской элегантности обстановка предстала совсем убогой.
— Здравствуйте, мисс Пуховер. Рад вас снова увидеть. Я не слишком рано? Если что, могу зайти попозже.
Беатриса встрепенулась. Со стола соскользнула лежавшая на краю пачка бумаг и веером разметалась по полу.
— Ах ты, Господи. Я уже собралась, профессор, совсем было собралась, да вот мистер Митчелл обратился за справкой… с вопросом…
Собрайл снял с крючка бесформенный макинтош мисс Пуховер и помог ей одеться.
— Рад повидаться, Митчелл. Как успехи? Что за справка понадобилась?
На его чётко очерченном лице было написано лишь одно — любопытство.
— Просто проверил, читал ли Падуб кое?какие стихи.
— Так?так. И что за стихи?
— Роланд спрашивал про Кристабель Ла Мотт… Мне что?то ничего в голову не приходило… потом нашлось одно случайное упоминание. Значит так, Роланд, мы с профессором Собрайлом сходим пообедать, а вы можете работать здесь, только ничего на столе не трогайте и дайте мне слово , что ничего отсюда не унесёте…
— Вам бы кого?нибудь в помощь, мисс Пуховер. Работы у вас непочатый край.
— Ну нет. В одиночку мне работается гораздо лучше. Зачем мне ещё помощники?
— Кристабель Ла Мотт, — задумчиво произнёс Собрайл. — В Стэнтовском собрании есть фотография. Бледный такой снимок. То ли что?то вроде альбинизма, — то ли дефект печати. Скорее всего печать. И вы думаете, Падуб ею интересовался?
— Так, совсем немного. Я просто проверяю. Для порядка.
Собрайл увёл свою подопечную, а Роланд, пристроившись на краешке стола, принялся перелистывать дневник жены Рандольфа Падуба.
Читаю «Мелюзину». Мастерское сочинение.
Дочитала VI книгу «Мелюзины». В сказке этим попыткам объять всё мироздание как будто бы не место.
Читаю «Мелюзину». Какая продуманность, какая смелость в её замысле! Хотя мисс Ла Мотт и прожила всю жизнь в Англии, взгляд на мир у неё остался, в сущности, французский. Впрочем, в этой прекрасной дерзновенной поэме нет положительно никаких изъянов, в том числе и со стороны нравственной.
А через несколько страниц — неожиданная, необычная для Эллен вспышка.
Сегодня закончила «Мелюзину». Дочитывала это поразительное творение с трепетом душевным. Что мне сказать о нём? Оно поистине оригинально, хотя оценить его публике будет нелегко, ибо оно не делает никаких уступок скудности обывательского воображения, а достоинства его в некотором смысле весьма расходятся с обычными представлениями о том, что должно выходить из?под пера особы слабого пола.
Нету здесь ни слащавой истомы, ни застенчивой невинности, ни желания расшевелить чувствительность читателя дамской ручкой в лайковой перчатке — но есть живое воображение, есть сила, есть напор. Как бы описать эту поэму? Она похожа на висящий в сумрачной каменной палате огромный гобелен искусной работы; на нём глухая чащоба, колючие заросли, разбросанные там и тут цветущие поляны — и повсюду мелькают диковинные твари: всевозможные звери и птицы, эльфы и демоны. Во тьме сквозит ясное золото, свет солнца, сияние звёзд, переливаются самоцветы, а то вдруг блеснёт шёлковый локон или чешуя дракона. Вспыхивает молния, играют струи фонтанов. Стихии не знают покоя: огонь пожирает, вода струится, воздух дышит, земля вращается… Мне пришли на ум гобелены со сценами охоты из «Истории Франклина» и «Королевы фей», где на глазах изумлённого зрителя тканые картины оживают и от удара вытканного меча брызжет настоящая кровь, а в ветвях тканых деревьев стонет ветер.