Нет, я покинула свой приют — сошла со своей башни, сошла с ума. На несколько коротких часов я останусь дома одна — во вторник, примерно в час пополудни. Не желаете ли проверить, какова покажется Вам в прозаической действительности воображаемая Обитель… Обитель Вашей… — Не угодно ли ко мне на чашку чаю?
Я сожалею о многом. О многом. Есть нечто такое, что надобно высказать — теперь уже скоро, — когда наступит такая минута.
Мне нынче грустно, милостивый государь, — грустно и тяжко — грустно от нашей прогулки, грустно оттого, что она кончилась. Вот и всё, что я способна теперь написать, ибо Муза моя меня оставила — как оставляет она с насмешкою всякую женщину, которая поувивается возле неё, а потом возьмёт да и… влюбится.
Ваша Кристабель.
* * *
Друг мой.
Итак, теперь я могу представлять Вас в подлинной обстановке — в Вашей маленькой гостиной: Вы начальствуете над цветочными венчиками чашек, Монсиньор Дорато охорашивается и заливается трелями, но не во флорентийском палаццо, как я предполагал, а в сущем Тадж?Махале из сверкающих медных прутьев. А над камином — «Кристабель перед сэром Леолайном»: Вы, неподвижная, точно статуя, озарённая бьющим в упор светом, слепящим, цветным, а рядом — такой же отрешённо?недвижный Пёс Трей. Который, дикобразьими иглами вздыбив шерсть на загривке, всё рыскал ретиво по комнате в поисках дичи и с рычанием скалился, подобрав свои мягкие серые губы. — Вы правы: он меня невзлюбил, и это ещё мягко сказано: раз?другой он едва не заставил меня оторваться от превосходного кекса с тмином и, как на охоте, спугнул со стола чашку и блюдце. А цветы террасу не увивают: растаяли, как туман, как мечта — только высокие негнущиеся кусты роз стоят сомкнувшимися часовыми.
Решительно я не понравился Вашему дому, напрасно я в нём побывал.
Это правда, что Вы сказали тогда у камина: и у меня есть дом, хотя в описание его мы не вдавались и разговора о нём не было. И что есть жена, тоже правда. Вы попросили меня рассказать о ней — я промолчал. Не знаю, что вывели Вы из моего молчания — спору нет, сделать этот вопрос Вы имели полное право, — но я не нашёл в себе силы ответить. (Хоть и знал, что спросите.)
Жена у меня есть, и я люблю её. Не так, как Вас: по?другому. Ну вот: написал эти куцые блеклые фразы, а дальше ни с места, полчаса собирался с духом. Есть основательные причины — не стану о них распространяться, но они основательные и даже весьма, — почему моя любовь к Вам не должна задеть её чувства. Понимаю, это звучит фальшиво, неубедительно. Я скорее всего лишь повторяю то, что уже твердили сотни мужчин — записных ловеласов; не знаю, в этих делах я неискушён, мог ли я думать, что в один прекрасный день сяду писать такое письмо? Продолжать этот разговор я не в состоянии, скажу одно: всё здесь написанное, по моему убеждению, чистая правда, и я надеюсь, что не оттолкнул Вас своей суровой, но необходимой прямотой.
Рассуждать об этом и дальше — это, вне всяких сомнений, всё равно что предать её. Я испытывал бы то же чувство, если бы дело когда?нибудь шло к тому, чтобы завести разговор о Вас — с кем бы то ни было. Уже от такого приблизительного сходства положений сердце сжимается — Вы чувствуете? Что Вы — то Ваше, что есть у нас с Вами — хоть что?нибудь — то наше.
Не знаю, как обходились Вы с прежними письмами, но это, пожалуйста, уничтожьте: оно, по сути, и есть такое предательство.
Надеюсь, что Муза всё?таки Вас не оставила, что она не покидает вас ни на минуту, даже когда вы пьёте чай. Сам я пишу лирическую поэму («поэма» — и вдруг «лирическая»!) об огнедышащих драконах и их китайских собратьях?лунах: этакое заклинание. Сочиняю с мыслью о Вас: нынче всё, что я думаю, вижу, каждый мой вздох — всё напоминает о Вас. Но обращена поэма не к Вам — те сочинения ещё впереди.
Если это откровенное письмо удостоится ответа, я окончательно уверюсь в Вашем великодушии и в том ещё, что наша пядь Вселенной поистине наша — на короткий срок, пока не проступит невозможность продолжать.
Р. Г. П.
* * *
Дорогой мой мистер Падуб.
Ваша откровенность и Ваша скрытность только делают Вам честь — если понятию этому есть место в том… ящике Пандоры, что мы с Вами открыли — или в том ненастье за порогом, куда мы с Вами отважились. Больше писать не могу: голова болит и болит, а дома у нас — но о домашнем ни слова, по причине, надеюсь, почти той же: честь — enfin [34] дома у нас неладно. Можете ли Вы прийти в парк в четверг? Я хочу Вам что?то сказать, и лучше при встрече.
Навеки, К.
* * *
Друг мой.
Что?то Феникс мой нынче понур и даже взъерошен, голос против обыкновения звучит кротко и жалобно, а в иные минуты даже покорно. Это не дело, этого быть не должно. — Всем я готов поступиться, всем своим счастьем, поверьте, — лишь бы снова видеть Вас такою же лучезарной, блистающей, как и всегда. Что в моей власти — всё исполню, чтобы Вы засияли на своём небосводе с прежней силой — даже отступлюсь от столь упорных своих притязаний на Вас. Скажите же мне — не о грусти своей, а о её причине — только искренно — и я берусь, если это в моих силах, избавить Вас от напасти. Если сможете — напишите, а во вторник приходите в парк.