Ещё один большой вопрос — какого рода истину можно выразить в «повести о чудесах», как Вы справедливо её называете, — но я и так уж бессовестно злоупотребляю Вашим терпением, и оно, должно быть, уже на исходе: боюсь, Ваше острое и наблюдательное внимание уже и не поспевает за моей мыслью.
Я ещё не ответил на Ваше суждение об эпической Вашей поэме. Что ж, если Вам по?прежнему небезразлично моё мнение… Хотя с какой стати? Вы поэт, и ценность для Вас должно иметь лишь собственное мнение. И всё же если и моё мнение Вам небезразлично, то — почему непременно эпическая поэма? Отчего не драматическая, на сюжет из мифологии, в двенадцати книгах? Не вижу причин, почему такие поэмы, должны сочинять исключительно мужчины, а не женщины, было бы желание.
Я выразился резко? Это с досады: Вы — с Вашими дарованиями — находите нужным оправдывать свой замысел!..
Я прекрасно вижу, что оправдываться следует мне — за тон этого письма, которое я и перечитывать не стану: всё равно поправлять его я не в силах. Пусть этот черновик предстанет перед Вами со всеми погрешностями, «не причащен и миром не помазан», — а я — со смирением и надеждой — стану ждать, сочтёте ли вы его достойным ответа…
Ваш Р. Г. Падуб.
* * *
Уважаемый мистер Падуб.
Извините меня за молчание — которое так затянулось. Я раздумывала не над тем, отвечать ли, но что отвечать, раз уж Вы удостоили меня чести — чуть было не написала «нелёгкой чести» — да полно, нелёгкой ли? — выслушать Ваше искреннее мнение. Я не кисейная барышня из нравоучительного романа, чтобы деликатным манером ударяться в благородное негодование, едва кто?нибудь признается в своих сомнениях; я даже отчасти согласна с Вами: сомнения, сомнения — в этом мире, в наш век никуда от них не уйти. Не стану оспаривать Вашего видения наших исторических обстоятельств; да, мы удалены от Истока Света, и мы знаем такое, что мешает нам исполниться простою верою, и мешает ею проникнуться, и мешает ею воспылать.
Вы много пишете о Том — о Создателе, — нигде не называя его Отцом, — кроме как в истории о скандинавских богах, которую Вы ставите в параллель евангельской. О подлинной же истории Сына пишете Вы на удивление мало — а ведь это она в основании нашей веры: жизнь и смерть вочеловечившегося Бога, истинного нашего Друга и Спасителя, Кому подражаем мы, на Кого уповаем, видя в Его Воскресении из мертвых надежду на будущую жизнь, без чего превратности и явные беззакония в жизни земной делали бы её нестерпимой насмешкой. Но я заговорила как… как проповедник: должность, которой мы, женщины, объявлены непригодными; притом в моих словах, верно, нет ничего такого, о чём Вы — с Вашей мудростью — не передумали тысячу раз.
И всё же — будь это так, откуда бы взялось у нас представление об этом Высочайшем Образце, об этой Благороднейшей Жертве?
В ответ Вам могу выставить свидетельство Вашей собственной поэмы о Лазаре — загадочное название которой Вы должны мне когда?нибудь объяснить, В самом деле: «Deja?vu, или Явление Грядущего».
И всё же — будь это так, откуда бы взялось у нас представление об этом Высочайшем Образце, об этой Благороднейшей Жертве?
В ответ Вам могу выставить свидетельство Вашей собственной поэмы о Лазаре — загадочное название которой Вы должны мне когда?нибудь объяснить, В самом деле: «Deja?vu, или Явление Грядущего». В каком смысле? Мы с моей приятельницей — моей компаньонкой — заинтересовались в последнее время психическими явлениями; мы посещали лекции о необычных состояниях сознания и появлениях духов, читавшиеся тут неподалёку, у нас даже достало смелости заглянуть на устроенный некой миссис Лийс спиритический сеанс. — Так вот, миссис Лийс убеждена, что deja?vu, то есть случаи, когда человеку представляется, будто с ним происходит нечто уже происходившее прежде и, возможно, не единожды — говорят о кругообразности времени в мире ином, соседствующем с нашим земным, — там, где всё пребывает вечным, не изменяясь, не дряхлея. Надёжно же засвидетельствованная способность наблюдать явления грядущего — дар предвидения, дар прорицания, пророчества — есть ещё один род погружения в это вечно обновляющееся пространство. Если применить этот вывод к Вашей поэме, то она словно бы заключает в себе намёк, что умерший Лазарь отошёл в вечность и вернулся обратно — «из времени во время», как у Вас говорится, — и, если я правильно Вас поняла, теперь видит Время с точки зрения Вечности. Игра ума, достойная Вас: теперь, когда я знаю Вас лучше, мне это ясно; и увиденная воскресшим чудесная природа обыденных мелочей — жёлтый, в разбегающихся полосках, глаз козы, хлебы на блюде с чешуйчатыми рыбами, ждущие отправиться в печь, — всё это для Вас составляет самую суть жизни. Это лишь Вашему смятенному повествователю чудится, будто взоры ожившего мертвеца безучастны на самом деле тот видит ценность во всём — решительно во всём…
До знакомства с миссис Лийс я понимала Ваше «Явление Грядущего» в более широком смысле: как преображение Второго Пришествия — как явление грядущего Спасителя, которого мы ожидаем — когда в глазах мертвеца и малые песчинки будут просеяны и сосчитаны, как волосы на головах наших…