Вечно, Р. Г. П.
* * *
Дорогой Рандольф.
Право, сама не знаю, отчего мне так грустно. Нет, знаю: оттого что Вы отбираете меня у меня самоё, а возвращаете поубавленной. Я — заплаканные глаза — руки, хранящие прикосновение — и ещё я губы; вся как есть — алчущий остаток женщины, которой страсть незнакома, но страсти в ней через край. — Как это больно!
А Вы — такой добрый — твердите: «Я люблю Вас», «Я люблю Вас» — и я верю, — но кто она, эта «Вы»? Та ли, с нежными русыми волосами, томимая этой непонятной неутолённостъю? — Я прежде была чем?то другим, чем?то более одиноким и лучшим, мне было довольно самой себя — а теперь вот всё рыщу ретиво в поисках, всё меняюсь, меняюсь. Я, может быть, не так сетовала бы на свою участь, будь моя домашняя жизнь безоблачной, но она теперь соткана из непрочного молчания, то и дело пронзаемого булавочными укорами. Я смотрю горделиво, изображаю неведение в том, что знаю до тонкостей — и в чём до тонкостей изобличена — но это даётся мне дорогою ценой — трудно даётся — это способ негодный.
Читаю Вашего Джона Донна.
Любовь же наша — что там ей
Кора телесного? Меж нас —
Взаимодушие прочней
Желанности рук, уст и глаз.
Читаю Вашего Джона Донна.
Любовь же наша — что там ей
Кора телесного? Меж нас —
Взаимодушие прочней
Желанности рук, уст и глаз.[35]
Удачное слово — «взаимодушие». Как по?Вашему, бывает ли она, эта надёжная якорная крепь в ревущую бурю?
В моём лексиконе появилось новое — ненавистнейшее — выражение, совершенно меня поработившее. Это выражение — «И если…» «И если…» И если найдётся время и место для нашей бытности вдвоём — как мы позволяем себе мечтать, — то вместе мы обретём свободу — тогда как сейчас… томимся в клетке?
* * *
Друг мой.
Располагать свободой настоящим образом значит осторожно, обдуманно и деликатно обосноваться в известных пределах, не пытаясь исследовать то, что лежит за ними и что осязать и вкушать возбраняется. Но мы люди, а человеку свойственно всеми правдами и неправдами стремиться к познанию того, что можно познать. И руки, уста и глаза, стоит к ним попривыкнуть и не видеть в них больше ничего достойного исследования, покажутся, когда поманит непознанное, не столь уж желанными. «И если» в нашем распоряжении будет неделя — неделя?другая, — уж мы придумаем, как ею распорядиться. С нашим?то умом и изобретательностью.
Убавлять что?нибудь в Вас я не стал бы ни за что на свете. В подобных случаях, сколько мне известно, принято бросаться с уверениями: «Я люблю Вас такою, какая Вы есть» — «Я люблю Вас самоё» — разумея по «самоё», как Вы намекаете, руки, уста и глаза, но знайте же — то есть мы с Вами знаем наверное, — что это не так: нет, бесценная моя, я люблю Вашу душу, а с нею и Ваши стихи — грамматику их, прерывистый и торопливый синтаксис Вашей живой мысли; они в той же мере «Вы самоё», в какой хромота Клеопатры, была частью её самоё в глазах млеющего Антония — и даже в большей мере, потому что в рассуждении рук, уст и глаз все люди хоть сколько?нибудь да похожи (хотя у Вас они обворожительны и наделены магнетической силой), но мысль Ваша, запечатленная в словах — это Вы. Только Вы: с Вами явилась на свет и угаснет с Вашим уходом…
С путешествием, о котором я говорил, ещё не всё ясно. У Тагвелла много занятий дома, и хотя мы давно решили, что предпримем задуманное, как только установится сносная погода — в наше время «цивилизованному человеку» полагается и проявлять учёный интерес к мельчайшим формам жизни и считаться с заведённым порядком жизни целой планеты — однако теперь оказывается, что дело не горит. Дело, возможно, и не горит, но я, который прежде только и думал об этой поездке, теперь как на горячих угольях: разве могу я по доброй воле уехать так далеко от Ричмонда? Итак, до вторника.
P.S. Новый список «Сваммердама» почти готов.
* * *
Дорогой Рандольф,
Моя недоверчивая Муза снова со мной. Посылаю (ничего не улучшая), что она мне продиктовала.
Кольцами схвачен —
Мощью жилистой, гибкой, —
Взгорок, горячей
Златоблестящей улыбкой
Змея увенчан.
Стягиваются путы
Крепче, крепче,
Крепче с каждой минутой.
Лоснистым валом
Сила взыграла.
Кремнистый склон
Трещит, и стон
Сквозь хруст камней —
Костей — сильней,
Сильней. А он
Смотрит с улыбкой.
* * *
Бесценная моя!
Пишу впопыхах. — Страшно: что?то Вы ответите? — Ехать, не ехать — не знаю. Я бы остался — ради Вас — если бы та мизерная возможность, о которой Вы говорили, осуществилась.
— Страшно: что?то Вы ответите? — Ехать, не ехать — не знаю. Я бы остался — ради Вас — если бы та мизерная возможность, о которой Вы говорили, осуществилась. Но мыслимо ли такое? Какой правдоподобный предлог для этого шага сможете Вы представить? И вместе с тем — как же мне не надеяться?
Я не хочу, чтобы по моей вине в Вашей жизни случилось непоправимое. Собрав последние остатки благоразумия, умоляю наперекор себе: надежда моя, единственная моя, подумайте хорошенько! Если найдётся способ исполнить всё так тонко, чтобы после Вы могли устраивать свою жизнь по своему усмотрению — что ж, тогда — если такой способ найдётся… Но об этом не в письме. Завтра в полдень я буду в церкви.
Ваш на всю жизнь.