Солу Дракеру суждено было стать отцом единственного сына Леоноры, Дэни, которому нынче исполнилось семнадцать лет. Сол Дракер имел куда более выразительную, чем Стерн, наружность: был высок ростом, плечист и силён (причём настолько, что время от времени ему удавалось поколачивать саму Леонору!), его рыжая борода буйно курчавилась, и такая же рыжеватая поросль покрывала весь его торс вплоть до пупа и сбегала вниз к лобку (всё это в своё время Леонора поведала Мод с полной откровенностью). Стихи Сола Дракера изобиловали словами, которые пишут на заборах и в туалете. В его самой знаменитой поэме, «Ползучий тысячелетник», описывалось второе пришествие Христа в духе милленаризма, действие происходило в Долине смерти, где начинали воскресать люди и змеи; видения, несомненно яркие, навеяны были Блейком, Уитменом, Книгой Пророка Иезекииля и — неизменно прибавляла Леонора — ЛСД далеко не лучшего качества. «А почему он «тысячелетник «, а не «тысячелистник»?» — спросила Мод, во всём ценившая точность. «Ну, видишь ли, так у него возник бы соблазн продлить поэму листов этак до тысячи, а он сам понимал, что пора остановиться». Леонора называла Дракера «телесник?кудесник». Сейчас «телесник?кудесник» был второй раз женат и трудился на собственном ранчо в Монтане, Дэни находился при нём; вторая жена Сола, по словам Леоноры, души в Дэни не чаяла; а Сол души не чаял в лошадях («Ни одну ни разу не ударил», — с лёгкой обидой говорила Леонора). Сама же Леонора променяла «телесника» на профессора антропологии. Профессор была женщиной?индуской, и обучила Леонору йоге, вегетарианскому питанию, а также искусству получать целую серию оргазмов, вплоть до обморока; под влиянием профессора, Леонора воспылала праведным гневом к некоторым варварским древним обрядам индусов, вроде «сатти», когда жену заживо сжигали с трупом умершего мужа, и к практике поклонения фаллическому (мужскому!) началу в шиваизме. После профессора подругами Леоноры были Бриджитта, Покахонтас, Мартина… Оставляя очередную подругу, Леонора говаривала: «Я их всех обожаю. И рада б с кем?нибудь навсегда остаться. Но у меня панический страх перед домоседством, перед налаженным бытом. Обложиться подушечками и сидеть дома как репа, это не по мне. Мир полон новых пленительных созданий!»
— Что это ты такое читаешь? — поинтересовалась Леонора.
— Предсмертную записку Бланш Перстчетт.
— И зачем же?
— Пытаюсь разгадать, где во время самоубийства Бланш была Кристабель.
— Если ты умеешь читать по?французски, у меня, возможно, есть ответ на эту загадку. Я получила письмо от Арианы Ле Минье из Нанта. Вечерком покажу. — Леонора взяла в руки записку Бланш: — Бедняжка, с какой яростью, с каким достоинством она пишет. И довела себя до ручки! Кстати, не всплыли какие?нибудь её картины? Вот, представляю, был бы фурор — «Господа, перед вами работы художницы?лесбиянки девятнадцатого века, которая, как явствует из её завещания, исповедовала идеи феминизма!»
— Нет, пока ни одной картины не найдено. Они все должны были храниться у Кристабель. А вдруг она, вне себя от горя, сожгла их в камине? Кто знает…
— Или забрала с собой в тот карликовый замок, где теперь живёт злобный старикан с ружьём. Я тогда готова была его зарезать теми ножницами, которыми обрезала сорняки на могиле Кристабель. Наглый боров! Картины, поди, гниют у него где?нибудь на чердаке, среди разного хлама…
Мод хотелось отвести мысли Леоноры от сэра Джорджа, даром что догадка Леоноры, возможно, была верна.
— А как ты представляешь себе её картины, Леонора? Ты думаешь, они действительно хороши?
— Очень надеюсь! У Бланш было подлинное призвание к живописи.
Сама она была уверена, что её картины — не дрянь какая?нибудь. Я их представляю так: бледные, но роскошно бледные полотна, полные внутреннего напряжения. Изображены на них пленительные создания, все такие стройные, как речные ивы, с прелестными колышущимися грудями и пышной, огромной массой прерафаэлитских волос. Хотя, если её картины по?настоящему оригинальны, то мы никогда не угадаем, каковы они на самом деле — покуда не увидим их воочию.
— Одно из её полотен, — припомнила Мод, — называлось «Венок, сплетённый духами, и благие руки духов на спиритическом сеансе Геллы Лийс».
— Звучит не слишком заманчиво. Но может, руки были не хуже дюреровских, а венок под стать Фантэн?Латуру? Только, конечно, в своём, оригинальном стиле. Ни в коем случае не вторичные!
— Многого ты от неё хочешь…
— Мы обязаны предполагать, что у неё был истинный талант! Ведь она отдала жизнь за наши идеи.
— Да, пожалуй.
Вечером, дома у Мод, Леонора извлекла письмо д?ра Арианы Ле Минье и сказала:
— Общий смысл я просекаю, но только общий. Мой французский желает. Требуется английское образование. Переводи!
Мод довольно опрометчиво уселась на своё привычное место в изголовье белого дивана, в углу под высокой настенной лампой, — гостья, не преминув этим воспользоваться, подсела сбоку. Рука Леоноры лежала на спинке, за спиной Мод, как бы обнимая без прикосновения, а тёплая ягодица Леоноры, от её движений, прижималась к ягодице Мод. Мод пребывала в крайнем смущении и напряжении, несколько раз чуть было не встала, но дурацкая английская воспитанность сковала её по рукам и ногам. Притом Мод была уверена, что Леонора всё прекрасно понимает и в душе ужасно веселится.