Заметим мимоходом, что баллада о Юном Рыцаре Роланде — не единственный случай реминисценции с двойным дном (Шекспир, воспринятый «через Браунинга»). Не менее многозначительно, например, прозвище верного пса Кристабель Ла Мотт. Сама Кристабель объясняет, что кличка «Трей» заимствована из шекспировского «Короля Лира», но надо иметь в виду, что так же звали и другого пса, героя мрачно?язвительного стихотворения Р. Браунинга «Трей». Браунинговский Трей, самоотверженный спаситель тонущей девочки, становится жертвой натуралиста?вивисектора, желающего дознаться, где же расположена душа собаки. Чего удивительного, что пёс Кристабель Ла Мотт с первой же встречи невзлюбил естествоиспытателя Падуба!
Другим путём старается проникнуть в мир прошлого «цивилизованный анку» Мортимер Собрайл. Он не склонен смиренно прислушиваться к голосам. Для него, человека с деловой хваткой, понятие «культура» сводится почти исключительно к культуре материальной. Не вслушиваться, а осязать, не уступать своё сознание обитателям прошлого, а завладевать прошлым в буквальном смысле, скупать прошлое — вот его тактика (с этой точки зрения название романа приобретает двойной смысл: possession — это и одержимость, и обладание).
Вместе с Собрайлом в роман входит тема спиритизма, сыгравшего столь драматическую роль в судьбе героев: прабабка Собрайла, «поборница прогресса» Присцилла Собрайл, кроме всего прочего, ещё и убежденная спиритка. Примечательно, что А. Байетт так настойчиво подчеркивает американское происхождение спиритизма. Действительно, мода на вызывание духов пришла в Великобританию из Америки. Одной из первых проповедниц спиритизма была американка миссис Хайден, приехавшая в Лондон в 1852 г. — личность, которую Байетт явно не обошла вниманием, создавая образ Геллы Лийс. За океаном вырос и наделавший шуму в Англии — и не раз упоминаемый на страницах романа — медиум Дэниел Хоум, «Юм», как называли его в России в XIX веке. А название города Гармония?Сити, «Мусейон Гармонии» в университете Роберта Дэйла Оуэна, где работает Собрайл — всё это напоминает не только о «Новой Гармонии» Оуэна?младшего — кстати, более известного своими спиритическими изысканиями, чем социальными экспериментами, — но и об одном из ключевых понятий в трудах маститого американского спирита Джексона Эндрью Дэвиса, «пророка нового откровения», по выражению А. Конан Дойля, высоко ценившего работы Дэвиса «Великая Гармония» и «Философия Гармонии». Однако в романе спиритизм показан как явление американское не только по происхождению, но и по сути — эта тема прекрасно развита в письме Падуба к Присцилле Собрайл.
Важно, впрочем, иметь в виду: Собрайл — не классический романный злодей. Он по?своему любит Падуба. (И чувства самой Антонии Байетт к нему противоречивы: рисуя его портрет сатирическими мазками, она нет?нет да и залюбуется его исследовательской хваткостью, целеустремлённостью, — понятное чувство со стороны Байетт — автора незаурядного исследования о творчестве Вордсворта и Кольриджа.) Но Собрайлу не дано понять, что граница царства теней — не «фронтир» Дикого Запада, что путь в прошлое открыт только рыцарю, а не нахрапистому колонисту. Вход открывается изнутри, «ибо только так живое приходит в мир; если же пролагать ему путь от Вас, то это — сами увидите — будет путь лишь к отвердению и смерти», — пишет Кристабель Ла Мотт Рандольфу Генри Падубу.
Однако пора нам унять истолковательский пыл. Задача этого наброска — дать не полный научный комментарий к роману, а лишь путеводную нить. Поэтому мы не будем касаться мифологических пластов романа (миф о Прозерпине, эддические мотивы и др.), не станем, чтобы не лишать читателя удовольствия, останавливаться на очевидных, хотя и скрытых цитатах (таких, как почти дословное — по Аристофану — изложение орфической космогонии в поэме «Сваммердам», параллель между превращением Ивы и Ясеня в людей в «Рагнарёке» и превращением Филемона и Бавкиды в деревья в овидиевских «Метаморфозах» и т.п.). Предоставим также читателям право самим разобраться в таких непростых и важных материях, как отношение А.Байетт к феминизму и к некоторым современным теориям литературы. Отметим лишь, что роман напоминает причудливое архитектурное сооружение не только замыслом, но и, так сказать, ассоциативной акустикой: иной образ или мотив вызывают отзвуки, доносящиеся со стороны самых разных национальных культур. Отзвуки, возможно, неожиданные и для самой А. Байетт. Едва ли писательница предполагала, например, что у русского читателя поэма «Затонувший город» может вызвать в памяти драму А. Блока «Роза и крест», где также встречается баллада о городе Ис. Причём совпадает не только размер, которым написана поэма Кристабель Ла Мотт и блоковская баллада («Не спи, король, не спи, Граллон, / Твой город в воду погружён! / Кэр?Ис лежит на дне морей, / Проклятье дочери твоей») — это ещё можно объяснить тем, что у обоих произведений, видимо, был один источник: книга Теодора Эрсара де ла Вильмарке «Барзаз Брейз.
Народные песни Бретани». Удивительно другое. Блок изображает морскую фею, в которую обратилась королева Дауда, так: «Влажным гребнем чешет злая Моргана / Золото бледных кудрей». Тот же редкий эпитет — «бледные волосы» (pale hair) — настойчиво сопровождает описание внешности Кристабель Ла Мотт и Мод Бейли…