— Однажды купец на ярмарку в Шампань уехал, а мадам, ссылаясь на жестокую мигрень, осталась дома. Ну, от мигрени?то я ее быстро вылечил… Так вот. Лежим мы, отдыхаем после лечения, — Бельрун хитро ухмыльнулся, — вдруг слышим: хозяин в ворота едет! Что тут началось! Верная супруга по спальне мечется, я в сутану влез, рукава найти не могу… Еле?еле поспел к приходу благоверного через окно на крышу влезть. И там только спохватился: штаны! Штаны — то мои в спальне остались!
— Штаны? — удивился я. — Под сутаной?
— А чего ты удивляешься? — непонимающе уставился на меня Винсент. — Зима была, холодно. Ты пробовал зимой в одной сутане ходить?
Я заверил его, что нет.
— То?то же. И я, слава Богу, не пробовал. В общем, лежу я на крыше, подмерзаю, зуб на зуб не попадает — темноты дожидаюсь, — заговорщицки продолжил он. — Слышу, купец в спальне крик поднял. Одежку мою обнаружил! Ну, думаю, все. Однако красавица моя тоже не промах! «Штаны эти, — говорит, — это не штаны, а священная реликвия. Мне их из монастыря святого Гриффита?целителя принесли.
Если бы не они — лежала бы сейчас, в муках корчилась… Они от многих хворей помогают. А то, что ты об этом не ведаешь, так это оттого, что ты дурак и невежда». Муж ей не сильно поверил, сказал: «Утром схожу к святым отцам, узнаю, что за штаны такие чудотвор ные».
— А ты что? — живо заинтересовался я этой действительно веселой историей.
— А что я? Только стемнело, я ноги в руки — и бегом к мессиру де Фьербуа, то есть уже, конечно, к аббату. Пал перед ним на колени, покаялся… Он посмеялся, посидели мы с ним, помянули, как под Ка?латравой вместе сарацин рубили. В общем, утром к дому купца отправилась процессия монахов, распевающих церковные гимны, и едва успел почтенный торговец проснуться, как святая братия потребовала вернуть в обитель драгоценную реликвию, а купчиха, лобызая штанину, распиналась о чудесном исцелении. После чего мои штаны с должным почтением пронесли по улицам и водворили в монастырь, — заливаясь хохотом, закончил свой рассказ хитрый повеса. Пред ставляя себе эту процессию, я веселился вместе с ним.
— Вот так мы и спасли доброе имя моей возлюбленной.
— И твои штаны! — добавил я. Винсент скроил скорбную мину.
— А вот со штанами сложнее. Их спасти не удалось. Сам понимаешь, после того, как слух о чудесном исцелении прошел по округе, от паломников не стало отбоя, и реликвию мне не вернули. Говорят, многим помогала.
— Ну ты даешь! — восхитился я.
— Молодые мы были, — мечтательно и чуть грустно вздохнул он, — веселые. Мне тогда двадцать было, барону… то есть аббату — двадцать четыре. Да, в те годы все было по?другому… и вино пьянее, и мясо сочнее.
— Да?да, — пошутил я. — И лье куда короче, и фунт легче. Кстати, к вопросу о вине и мясе. Не пора ли нам, перед тем, как позаботиться о свечках святому Гриффиту, проявить заботу о собственных желудках? — задал провокационный вопрос Бельруну, брюхо которого моментально отреагировало утробным урчанием, подтверждая правильность моего тезиса.
— Да, друзья мои, — успокаивающе поглаживая живот, ответил Винсент, — вы правы. Надобно перекусить.
Надобно перекусить. Эй! — прокричал он, высунувшись из повозки. — Сворачиваем! Привал!
…Дрова весело потрескивали, на огне вовсю паровал неслабых размеров котелок с пшенной кашей. Улучив момент, когда Эжени отвернулась, я приоткрыл крышку и сморщил нос.
— Что кривишься, принц? — с деланным удивлением спросил Бельрун. — Что, постную пищу не уважаем? Это зря. Душа, очищенная постом, воспаряет!
Я скривился еще больше:
— С детства эту гадость не люблю. Что я, курица, что ли, пшено жрать?
Винсент неопределенно хмыкнул. Сэнди, сидевший с отсутствующим видом у костра, резко поднялся и шагнул к Ролло, увлеченно ломавшему хворост.
— Тащи колбасу, — без всяких предисловий заявил мой оруженосец, нагло покачиваясь с пятки на носок перед обалдевшим атлетом.
— Какую колбасу? — на простодушном лице Жано ясно проступила детская обида и глубокое непонимание сути вопроса.
— Которую ты в замке с кухни утащил, когда тебя к воротам посылали, — невозмутимо парировал Сэнди. — Которую ты всю дорогу наминал за обе щеки!
Уши и шея Ролло стали пунцовыми, словно красный глаз светофора.
— Да я… того… забыл сказать… — жалко оправдывался он.
— Та?а?ак! — зловеще прошипел Бельрун, приподымаясь с земли. — Забыл, значит? А я?то думаю, чего это наш прожорливый Ролло всю дорогу молчит? Не заболел ли? А ну, быстро тащи сюда колбасу, дубина ржавая! — с напускной яростью прикрикнул он на несчастного Жано.
Того словно ветром сдуло. Уже через несколько минут в котелке призывно булькала нормальная мясная пища, делая вполне съедобным наш нехитрый обед.
— Усаживайтесь! — позвала нас Эжени. — Все готово. Давайте миски.
Мы устроились на камнях, окружавших кострови?ще, подставляя деревянные плошки Эжени, наполнявшей их горячей дымящейся кашей. Но только мы собрались приступить к трапезе, как со стороны наших повозок раздалось конское ржание. И ответное ржание, донесшееся из леса, отнюдь не было эхом.
— О, кажется, у нас гости, — произнес Бельрун, настороженно оглядываясь и ставя на землю миску с едой. Ролло страдальчески покосился на колбасу, справедливо подозревая возможность нового дележа. Из?за кустов вынырнули три тощих курчавых личности необъяснимо итальянского вида: черные волосы, смуглая кожа, посеревшая от дорожной пыли, недельная небритость и внушительные носы позволяли почти безошибочно причислить их к гордым потомкам любвеобильных римских легионеров.