Глаза барона Мобрюка заметно округлились, но он все еще молчал.
— Это произошло после того, как доверенный человек тайно доставил ей письмо из Англии, — продолжал я свою речь. — Мне неведомо, знаете ли вы, или нет, но письмо это было от короля Джона Плантаге?нета.
Барон вздрогнул. Теперь он уже во все глаза смотрел на меня. Я сыпал известными мне фактами, оставляя ему возможность усматривать между ними взаимосвязь:
— Вначале, очевидно, вы не решались совершить столь тяжелый грех, как убийство помазанника Божьего. Однако королеве удалось убедить вас. Речь шла о новом короле и о вашем месте подле него… Что вам предложила королева — пост сенешаля или что?то большее? — неожиданно в лоб спросил я. Лицо Кре?тьена Мобрюка передернулось.
— Я любил ее… — прошептал он. — Она предпочла мне этого молодого хлыща. — Плечи его поникли, он опустил глаза. Видимо, этому храброму и мужественному воину было сейчас нестерпимо стыдно за свой душевный порыв. Я внимательно посмотрел на него, и у меня в душе шевельнулось сочувствие: он поставил на карту все ради любви к женщине и проиграл… Это многое объясняло.
— Давно вы служите королеве? — спросил я.
— После возвращения из Палестины король послал меня охранять монастырь Марии Магдалины, в который бьыа заключена Элеонора… Тогда я впервые в жизни и увидел ее… — Кретьен вздохнул и опустил глаза. — Мне было запрещено говорить с ней, но в этой глуши, кроме нее, говорить было не с кем, и я преступил запрет. Она была невиновна! — неожиданно сильно и звучно произнес он, рубанув ладонью воздух. Барон понимал, что я, может быть, являюсь последним собеседником, которому можно все откровенно рассказать. Но в то же время он ни на миг не потерял чувства собственного достоинства, взгляд его был холоден и горд.
— Я готов положить голову на плаху в доказательство того, что королева невиновна! Однажды она попросила меня передать записку…
— Принцу Джону, естественно? — догадался я.
— Ему, — мрачно кивнул барон Мобрюк. — Дважды люди этого наглеца делали попытки освободить Элеонору и дважды они красовались на ветвях буков, росших вокруг монастыря. Деревья были отлично видны из окна ее кельи… — с какой?то странной интонацией добавил он.
Деревья были отлично видны из окна ее кельи… — с какой?то странной интонацией добавил он. Я вопросительно приподнял бровь. Барон мрачно усмехнулся и пояснил:
— О том, что королеву пытаются выкрасть, тут же узнавал Жоффруа де Мобрюк, бальи Оксеруа. А уж кто?кто, а он делал все, чтобы покарать дерзких безумцев…
— Что еще больше упрочило доверие Филиппа Августа к семье де Мобрюков, — сделал я сам собой напрашивающийся вывод.
— Верно, — спокойно отозвался барон. — И только поэтому мне удалось впоследствии передать святейшему папе послание королевы и уберечь ее от смертельной опасности, ожидающей ее за стенами мо настыря! Она всегда была доверчива… Ей и в голову не могло прийти, какая угроза нависла бы над ней, в случае если бы похищение удалось! Она… она была так неопытна… Король послал меня стеречь Элеонору, но я должен был не стеречь, а оберегать ее!
Я с нескрываемым сочувствием взирал на барона, с горящими глазами рассказывавшего эту историю, в которой сплелось все, что испокон веков движет миром: страсть, ненависть, страх утраты… И попрание любого закона, стоящего на пути к заветной цели, на пути человеческого естества.
— И поэтому, когда королева Элеонора поручила вам предательски сбросить своего мужа со скалы во время охоты, вы совершили все не совсем так, как задумала она? — в упор спросил я барона. — И решили, что если у вас будет в руках такой козырь, как живой король Франции, Элеонора никогда не сможет выйти замуж за Джона Плантагенета?
Кретьен де Мобрюк не смотрел на меня. Его суровое лицо было обращено куда?то в сторону, руки судорожно сжимали железные прутья клетки, где еще совсем недавно находился его венценосный сюзерен.
— Господин рыцарь, — после долгого молчания наконец заговорил барон, — вы никогда не задумывались, что есть зло?
— Зло? — удивился я.
— Ну да. Ведь я совершил злодейство. Не так ли? — барон, казалось, разговаривал сам с собой. — Я знаю, что буду наказан за это…. И мне абсолютно безразлично, здесь или на том свете. Но я понесу наказание не за покушение на драгоценную жизнь его величества, будь он трижды проклят, и не за предательство, а за то, что так и не смог ничего изменить! Потому что зло есть не что иное, как собственное бессилие… Вы считаете, что я решил содержать короля в этой вонючей конуре для того, чтобы предотвратить брак Элеоноры и Джона… Если бы я хотел это сделать, я бы убивал всех мух и оводов, подлетавших к королю на расстояние вытянутой руки, и неусыпно охранял бы его покой днем и ночью! — барон де Мобрюк, словно на последней исповеди, выкладывал все, что накопилось у него в душе. Слова его звучали гордо и уверенно, в них не было и тени раскаяния. — Я был не в силах противостоять этой женщине, ее несгибаемой любви. Они была достойна счастья. Как?то в порыве гнева она обмолвилась, что высшим счастьем для нее было бы, если б король сломал себе шею… И я решил убить его. И убил бы непременно, если бы тогда, в горах, попавшийся в нашу засаду король в пылу борьбы не столкнул со скалы моего оруженосца. Бедняга разбился о камни, его было не узнать. И тогда я понял: