За неимением более подходящей аудитории Таисия все это излагала дочери. Та сидела в застегнутом наглухо свитере и угрюмо слушала, уставившись в книгу и поднимая изредка глаза на мать.
— Ну, да ты Максимыча помнить не можешь, — махнула Таисия рукой, — но Максимыч тоже выпивал — и ничего.
— Помню, — буркнула девочка.
— Как это — «помню», — снисходительно улыбнулась мать, — тебе было от силы года четыре, когда он умер.
— Пять.
— Как пять? Максимыч умер в… Погоди; это мне тогда было… В общем, не важно. Четыре, пять — какая разница? Все равно ты не…
В прихожей что?то стукнуло. Обе замерли.
— Полено упало, — сказала девочка.
Самое главное: не он. Можно было перевести дух и вернуться к книжке.
Когда?то, в самом начале того, что Таисия называла невинным «Вовка куролесит», она пробовала не впускать мужа в квартиру. Запирала дверь на ключ и на задвижку, и он ломился с руганью, однако прочная дверь выдерживала пьяный натиск. Не выдерживали соседи — они и вызывали милицию. Уже несколько протрезвев в борьбе с дверью, он признавался стражам закона, что пришел «слегка выпивши», а жена с детьми, должно быть, спят и не слышат; прописка — вот она, а то как же. Соседи расходились; милиционеры, обезоруженные чистосердечным признанием и этим «слегка выпивши», авторитетно и уверенно стучали, делали «слегка выпившему» внушение — и уезжали.
Ни они, ни соседи не видели того, что происходило потом.
В детском саду Таисии советовали «обратить внимание», что Ленечка перестал проситься на горшок, и поинтересовались, просится ли дома. «Конечно!» — заверила та, но умолчала, что на ночь теперь приходится класть на диван клеенку… Повела сынишку к врачу, от которого вынесла слово «энурез» и направление к детскому невропатологу. Так разволновалась, что впору было самой бежать к невропатологу, однако до детского руки так и не дошли, тем более что подвернулась выгодная «халтурка», а потом приехала Дора и стало вовсе не до того, чтобы бегать по поликлиникам. И ведь не пил Вовка, пока она с ними жила, целых два месяца не пил, что еще раз подтвердило, что крестный был не прав: погорячился покойник, никакой у Вовки не алкоголизм, а элементарная распущенность, вот и все!
— И все?таки, что делать? — вырвалось у нее.
Дочка, обычно молча погруженная в книжку, неожиданно ответила:
— Почему ты с ним не разведешься?
И эта туда же — мало ей родственников! Все уши прожужжали: «Подумай о детях, Таинька, о детях!». Как будто она о себе думает, честное слово.
— По?твоему, пусть Лешка без отца растет?
Девочка пожала плечами:
— А что такого? Я выросла без отца.
— Положим, ты еще не выросла! — выпалила Таисия. — И закрой книжку, когда с матерью разговариваешь! Что ты там читаешь?
— «Сагу о Форсайтах», — девочка неохотно закрыла книгу, придерживая пальцем страницу.
— Оно и видно; нахваталась… Тебе это еще рано. Вон Жюль Верн стоит — для тебя подписывалась; ты хоть открыть удосужилась? Хоть один том прочитала?
Олька снова пожала плечами.
Скучный он, Жюль Верн твой, хотела сказать, но не сказала. Зачем? Про отца, конечно, не надо было — как?то нечаянно вырвалось.
Максимыча, вот кого ей не хватало. Почему?то жила твердая вера в то, что, будь Максимыч жив, он не позволил бы Сержанту… Да при Максимыче не было бы Сержанта в их жизни, Максимыч бы не позволил! А если бы… Если бы и…
Выгнал бы его, как бабушка Матрена когда?то выгнала.
Когда никого не было дома, Олька усаживалась на диван — Максимычев диван, она помнила его столько же, сколько помнила себя, — закрывала глаза и видела себя в бабушкиной комнате, и Максимыч сидел рядом, во всегдашней своей косоворотке, она ни у кого больше таких не видела с тех пор как… с тех пор как Максимыч больше не сидит с нею рядом.
В сказках летают на ковре?самолете — почему же не на диване?.. Кроме того, на нем было очень уютно читать «нелегальную литературу»: лечь на живот, прислонить к валику тяжеленный том «Нивы», и — понеслась душа в рай!
…до первого шороха в прихожей. Такое бывало, и не раз, но теперь Олька стала опытней: успевала спустить книгу за диван, и Максимыч одобрительно хмыкал, улыбался в усы: «Молодца!»
Только он говорил это слово. Он и бабушка.
…«Форсайтов» она дочитает все равно, мать не всерьез выступает, а просто боится, что вот?вот Сержант явится. Когда его подолгу нет, она другая, но все равно зачем?то кидается его защищать. Не только с ней — со всеми: с Ксенией, с бабой Натой, с подругой Олей, хотя видно, что Оля ей нисколько не верит, однако кивает и поддакивает. Как и все остальные, включая родственников. Все сочувствуют, вздыхают, но мать все равно защищает «Вовку».
Зачем, зачем только она жалуется?
А что, если… А если это любовь? Не та, что в любимом Томкином фильме, и не та, что у Томки с Гошей, но… может, у взрослых так всегда, и как раз это и есть настоящая любовь, когда мать ждет, что он явится, а потом… Как тогда: Олька притворялась, что спит, нечаянно уснула и проспала, а утром радовалась: обошлось. Коробка с зубным порошком была почему?то забрызгана томатной пастой, она пробовала стереть, но то, что она приняла за томатную пасту, присохло и не сходило. Раковину мать помыла, но кляксы остались на стенке и на полотенцах, даже на Лешкином, с вышитым утенком.