Вернулись девушки; за ними появилась и официантка с подносом.
— Догоняйте, а то шампанское выдохнется, — беззубо посмеивался Анатолий, словно не он только что рассказывал жуткие судовые байки.
Карлушка с любопытством выпил коктейль. То, что он принял за вишенку, оказалось какой?то твердой соленой гадостью.
То, что он принял за вишенку, оказалось какой?то твердой соленой гадостью.
— Маслина, — снисходительно пояснил Анатолий.
Зинка весело смеялась. Высоко зачесанные надо лбом волосы ей не шли, но Анатолий не сводил с нее влюбленного взгляда. Настя легонько сдувала со лба блестящую челку — челка тут же возвращалась на место, — и смотрела на них, подперев голову рукой. В оркестре, до сих пор бездействующем, раздалось нерешительное треньканье, нарядно звякнули тарелки, и вдруг, с нескольких аккордов, начался вальс — сначала осторожно, под сурдинку, а потом в полную силу.
Анатолий поднялся первым и протянул Зинке руку. За ними, как по команде, одна за другой потянулись другие пары. Карлушка тоже встал и коротко поклонился Насте.
С площадки было видно, что в «предбаннике» толпится народ. Карл смотрел на танцующих и думал, насколько вальс не подходит к этим куцым, узким юбчонкам: юбка должна кружиться, а шлейф лететь за музыкой. Он ощущал рукой Настино тепло, и от этого, вместе с торопливо выпитым коктейлем, кружилась голова. «Давай сядем, у меня голова кружится», — попросила Настя, и он в очередной раз радостно удивился совпадению их мыслей. Тут же мелькнуло, что такие совпадения стали редки, но он прогнал непрошеную мысль; ну и что, что редки, — тем ценнее.
Они вернулись к столику. Вальс продолжался. Настя смотрела на счастливое и гордое Зинкино лицо, на руку Толяна, властно лежащую на ее спине, и с горечью, которую никак не могла прогнать, думала: без пяти минут женатики, все у них ясно. В который раз спросила себя, хотела бы она такого Анатолия — насовсем, на всю жизнь, — ответила стандартным «нет», но легче от этого не стало.
— Двадцать четвертое — это какой день? — спросил Карл.
— Суббота, кажется, — подумав, ответила Настя. — А что?
— Я забыл, во сколько свадьба? — он кивнул на возвращающихся Зинку с Анатолием.
— В двенадцать.
Настя улыбнулась, но горечь усилилась. Какого черта, в самом деле? Вот у Зинки все, как у людей, хотя в университете не учится и… талии нет, зато не будет век сидеть в общаге; через две недели станет женой моряка, а в заграничных тряпках талия не так важна. Зато я, как дура последняя, вернусь на болото. С дипломом.
— Ой, повело меня че?то; Толян закружил совсем, — пожаловалась Зинка. — А ты че на икру надулась, как мышь на крупу? Не боись, не кабачковая!
— Это шампанское на коктейли легло, давайте по икре вдарим, — Анатолий почему?то подмигнул Карлу, — и масло мажь потолще, Зинуля, потолще.
Он ловко подцеплял ножом шарик масла, клал на толстый слой ярко?оранжевые бусины икры и брал следующий кусок. Карлушка попробовал делать точно так же и первым делом уронил на скатерть тяжелое желтое ядрышко масла. «Бутерброд не может сделать по?человечески, — подумала Настя, — да и сам он… не Жерар Филип», — и улыбнулась, потому что недавно кто?то из однокурсниц сказал, что Карлушка похож на Жерара Филипа. Не так уж и похож, глупости; а все равно приятно.
Музыка звучала громче, люди за столиками тоже говорили громче и оживленней, но голоса звучали невнятно, сливались в общий гул.
— Ой, ну отцепись уже, Толян, — говорила Зинка, — не нужно мне твое судно. Была охота менять часы на трусы, будто мне в столовке плохо. Сам будешь башлять, а я на заводе останусь, все ж прописка будет. Правда, инженер?
Она с вызовом посмотрела на Карла и засмеялась. Слово «инженер» прозвучало снисходительно до оскорбительности. Наверное, Зинка чувствует, что он ее недолюбливает, и платит той же монетой. Если б у него спросили, за что, он не сумел бы определить словами безотчетное раздражение, которое в нем поднималось от нелепой ее прически, чуть выпяченной нижней губы и густо намазанных ресниц.
Если б у него спросили, за что, он не сумел бы определить словами безотчетное раздражение, которое в нем поднималось от нелепой ее прически, чуть выпяченной нижней губы и густо намазанных ресниц. Особенно напрягало, когда Зинка говорила что?то и вдруг обращалась к нему, неизменно добавляя слово «инженер», насмешливо, хоть безо всякой злобы, и тогда Карлу казалось, что он раздражает Зинку не меньше, чем она его. Потом это забывалось — до следующей встречи и следующего «инженера». Нормальная девчонка, убеждал он себя; немножко вульгарная, но здесь больше наносного. И вообще, какое ему дело, пусть это заботит Анатолия; ему?то что. Настя с ней дружит — значит, видит что?то такое, чего он сам, сквозь свою неприязнь, рассмотреть не умеет.
Из оркестра, примолкшего на какое?то время, теперь доносились негромкие звуки — не игра даже, а словно разговор музыкантов друг с другом, не предназначенный для непосвященных. Игриво полоскалось фортепьяно — и вдруг окрепло, зазвучало отчетливей, громче; включились другие инструменты; начался фокстрот. Зинка азартно постукивала ногой: